Сакура, свадьба, смерть
Шрифт:
Глеб поднялся на ноги, протянув руку, помог встать и Марьяне.
– Уверен, что сидя в креслах, мы будем производить друг на друга более солидное впечатление. Да и вообще…
Они улыбнулись одновременно и очень похоже.
– Я не сторонник утверждения, что старые ботинки ещё могут долго прослужить, если не покупать новые.
– Ла-адно, не обижайся…. А про работу можно спросить? С морями, я понимаю, ты, как выражаются люди твоей профессии, завязал? Правильно? А чем зарабатываешь сейчас себе на жизнь, на развлечения, на самолёты?
– Я разговариваю с людьми.
– Просто так?!
– Когда эта беседа интересна только моему собеседнику – то за деньги.
Взгляд Марьяны был настолько растерянным, что капитан Глеб расхохотался.
– Не,
Глеб уже приготовился подробно объяснять, но вдруг стукнул ладонью по столу.
– Послушай, дай-ка мне ещё кофе! Чай вкусный, но это не мой национальный напиток.
– Хорошо.
Очевидно, что последние слова Глеба произвели на Марьяну настолько сильное впечатление, что она приготовила кофе и для себя.
– …Жизненных впечатлений, знаний и прочных знакомств накопилось достаточно, чтобы опыт позволил мне размышлять. Свободного времени у меня много, поэтому зачастую думается хорошо и продуктивно. Как оказалось, я иногда умею убедить разных людей в том, что им чрезвычайно выгодно совершить то или иное действие. Поводы бывают разные. Чья-то просьба, собственные мысли, случайная информация…. Часто возникают проекты, в которых я бываю полезным и как переговорщик, знающий обе стороны процесса, и как инициатор каких-то выгодных для них действий, и просто как человек, имеющий определённый жизненный опыт и репутацию. Я говорю – меня слушают. Если в результате моих действий случается успешный бизнес или какая-то конкретная сделка, то в результате этого я имею деньги.
– Много?
За большой чашкой внимательных глаз Марьяны почти не было видно, но Глеб знал, что это совсем не корыстное внимание, поэтому улыбнулся.
– Мне хватает и на жизнь, и на развлечения, и на самолёты.
– Неужели больше, чем прежний капитанский заработок?!
– Гораздо. Плюс свобода. А это неплохой бонус, уверяю тебя, милая Марьяна. Потянувшись в детстве за иллюзиями морской романтики, я рано познакомился с такой страшной вещью, как вынужденное подчинение обстоятельствам….
В первом же заграничном рейсе мне, молодому штурманёнку, показался весьма забавным обычай некоторых опытных моряков готовить для себя самодельные календарики. Кусок белой картонки расчерчивался на сто восемьдесят клеточек, в расчёте на шесть месяцев предстоящего рейса, мы крепили их над своими койками, в изголовье, а в конце дня, перед сном, каждый из нас, механик, матрос или боцман, по-своему, с удовольствием или с тоской, зачёркивал прожитый день жирным крестом. Мы сами, сознательно, сажали свою свободу за решётку! И искренне думали, что совершаем подвиг, ежедневно, по кирпичику, разрушая наши личные тюрьмы.
– Но ведь было же, наверно, интересно? Дальние страны, разные люди…?
– Да, в те морские времена я встретил в Африке много рассветов. Конечно, была шикарная экзотика, было интересно. А сейчас для меня нет дальних стран. «Дальних» – от чего или от кого? В последние свободные годы я сам, по собственной воле, частенько удаляюсь от Африки, изредка живу ближе к стране Канаде, чем к континенту Австралии. Иногда – наоборот.
– И что же самое необычное там?
– За экватором? Многое наоборот. Даже растущая Луна – рожками вниз.
Не обращая внимания на свой стремительно остывающий кофе, капитан Глеб Никитин задумался.
– …Однажды вечером, в нескольких милях от Дакара, на моей вахте, с берега внезапно донёсся сильный цветочный запах. Через морось мелкого дождика еле виднелась далёкая цепочка береговых огней, дул сильный ветер. И вдруг этот пряный аромат сменился запахом ольхового леса, очень острым, с детства знакомым! Закрыть глаза, не видя огней, – наша русская осень! Но тогда это было всего лишь началом тропического марта…
Марьяна слушала внимательно, нахмурившись, изредка, и как ей казалось, незаметно, вытирая ладошкой глаза и при этом строго посматривая на Глеба.
– Тебя бы туда, фотограф…. Сколько раз я жалел, что нет возможности надолго, для других,
запоминать красоту тех цветов, какие мне случалось видеть в тропиках! На песчаных берегах, когда выпадала возможность спустить шлюпку, нас встречали или буйные заросли красной бугенвиллеи, или тысячи скромных, совсем не таких ярких, но крепких и мускулистых суккулентов. Рассказывать, конечно, можно, и долго, и подробно, но как передать другому человеку пронзительный звон крохотного синего цветка, который я, один из всего экипажа, успел мельком увидать за бортом, в океане, в сотне миль от устья Конго! Мы шли самым полным, спешили до ночи перейти в новый промрайон, а тут, на встречной зыби, – пучки жёлтой травы, какие-то ветки, вынесенные гигантской рекой и недавними тропическими ливнями. А на одном травяном островке – тот самый африканский василёк, или как его там, не знаю…. Нежный, маленький – и навсегда за кормой.– Ты любишь васильки?
– Да. Но не орхидеи.
– Ну, ведь дослужился же ты до заслуженного капитана, так плавал бы себе с успехом и дальше, а в отпусках спокойно бы здесь за подосиновиками ходил, а?
– Время. Время, милая Марьяна…. Жизненного времени каждому из нас отпущено, как солдату патронов. По счёту. И старшина никогда не принесет из тыла ещё…. Делать то, с чем успешно справляются тысячи других людей, – мне скучно. Попытаться именно в эту минуту быть единственно нужным для кого-то далёкого, незнакомого, или наоборот, близкого, родного; кто в опасности, кто нуждается в помощи, в совете, именно во мне, – так я хочу жить!
– Получается?
– Не мне судить. Но многие люди по-доброму улыбаются, ещё раз встречаясь со мной.
– То есть, ты считаешь, что в море ходить неинтересно?
Капитан Глеб Никитин умел отмечать разницу между упрямством и упорством. И мог легко прощать, если достойный человек в разговоре с ним сознательно стремился быть упрямым. Сейчас он видел, что Марьяна как раз и пытается его разозлить.
– Интересно. Если при этом у человека нет других занимательных вариантов. Я и сам до определённого времени считал, что моя штурманская работа – верх совершенства, предел мечтаний, пока обстоятельства однажды весьма обидно не шлёпнули меня по макушке.
– Тебя?! Шлёпнули? Такого великого и ужасного?!
– В те годы – ещё не такого. Тогда я был смешным, задорным и самоуверенным щенком….
После первого же своего самостоятельного заграничного рейса я, штурман в возрасте почти двадцати лет, приехал на отдых домой. Мама, одноклассники, родной провинциальный городок, знакомые девчонки – и я, вернувшийся почти с Таити.
В первые же выходные мы поехали на пригородную дачку к школьному другу, его отец-фрезеровщик купил когда-то за городом участок для всей семьи. Покопался я вместе с простыми тружениками в земле, что-то мы сделали в доме, приколотили какую-то дверь, скоро подъехали их дальние родственники, ну, и сели всем коллективом обедать. На меня все восхищённо смотрели, спрашивали про далёкие моря, я был горд тем, что являюсь таким замечательным моряком, и прочее, прочее…. Скоро кто-то из присутствующих задал мне вопрос по заграничной теме, я подхватился и привычно понёс…. Но чувствую, что-то не то. Заливаюсь ещё ярче, с картинками: Дакар, Ангола, Сенегал, негры и так далее, то есть кручу свой красивый, но небогатый, состоящий пока всего лишь из двух африканских стран, репертуар. Ну, именно тот минимум, какой получился у нас в этом, первом для меня, рейсе. Смотрю, через стол мужик один, родственник школьного друга, симпатичный, статный, лет под тридцать, простой работяга с завода, всё в мою сторону как-то странно посматривает. Слушает меня скромно так, слушает…. Ну, а потом, возьми и ахни сам…. И понёс перечислять. Оказывается он, слесарь-сборщик пятого разряда, через заводскую самодеятельность со своим ансамблем народного танца успел уже полмира объездить, гораздо больше меня государств видел! В десятках стран побывал! И молчал. И все присутствующие об этом знали. А я-то перед ними, обыкновенными добрыми людьми, всё петушком, да петушком…. Было очень стыдно.