Сакура, свадьба, смерть
Шрифт:
По полу грязной будки каталась уже ненужная чугунная фасонина, дребезжала щеколда скрипучей дверцы инструментального шкафа, глухо грохотали на поворотах, сталкиваясь расцарапанными боками кислородные и ацетиленовые баллоны.
Мужики устали.
Один из них, в брезентовой куртке сварщика, протянул руку Марьяне, помогая ей подняться в будку, другой, толстый и краснолицый, сразу же начал принюхиваться к рубашке капитана Глеба.
– А чего это от вас костром-то несёт? С шашлыков, что ли, так припозднились?
Работяги понуро устроились на продавленном, чудовищно грязном диване.
Старший
Глеб присел на корточки у стенки, держась за тяжёлый сварочный аппарат.
– Где мебель-то собирали, коллеги?
– В подвалах, на чердаках…. Там много чего полезного валяется.
Внимательно рассмотрев при свете мутной потолочной лампочки неожиданных попутчиков, в первую очередь, конечно же, Марьяну, толстый недовольно проворчал, укоряя соратников.
– Просил же всех не курить…. Накурили тут – аж крыша поднимается!
В углу дивана храпел третий.
На одном серьёзном ухабе аварийку сильно тряхнуло, будка заскрипела особенно жалостливо, сонный мужик скатился со своего скорбного ложа и стукнулся лбом о незаметную до того времени кувалду на полу. Молча поднялся, сел рядом со своими.
Борода, липкие пряди волос. Шляпа задом наперед.
Не глядя ни на кого, не до конца ещё проснувшись, грассируя, сантехник начал рассказывать всем о посещении им какой-то особенной пивнушки, о неполных стаканах, о неудавшейся жизни. Наклонился, пошарил в потёмках у себя под ногами, бережно достал из рабочей сумки неуверенную бутылку с давно сорванной этикеткой, отпил из неё несколько глотков и стал читать стихи.
Ни для кого, в темноту, уставившись взглядом в толстые металлические туши кислородных баллонов.
– Таня, Танюшка, дальняя подгужка….
Потом его начало рвать.
Капитан Глеб Никитин жестом поднял Марьяну, быстро сам сел на изувеченный пуфик и посадил Марьяну себе на колени, спрятав её лицо в вороте своей рубашки.
– Доедешь? Или давай лучше выйдем?
Марьяна молча хохотала, стукая его кулачками по плечам.
– А ты, оказывается выносливая, хоть и дерзкая особа…
Поэт тяжело откашлялся, утёр рот нечистым рукавом и начал убеждать всех присутствующих, что он, вообще-то, непьющий.
– Брагу делаю дома не для себя, ни в коей мере…. Ребята хвалят качество! Я вчера опохмелил троих наших! Сам выпил кружку…
Почувствовав, что проговорился, остановиться уже не смог и продолжил признаваться по инерции.
– Целую.
Подумал немного, почесал грязный нос и добавил в задумчивости приятных воспоминаний:
– Два раза…
Потом мужики обсуждали какой-то сложный объект, стерву-диспетчера, делали прогнозы в отношении предстоящей спиртовой промывки шлангов. Толстый, рассказывая о жизни своих родственников в далёкой башкирской деревне, вдруг громко загоготал.
– …У них там, в посёлке, свиньи хоботами весь пол съели, а лошадь лицом стекло выдавила и нюхает столовую…
Потом аварийка остановилась, водитель грохнул из кабины кулаком по стенке будки и заорал через окошко:
– Эй, внучата! Приехали, город! Нам сейчас на окружную нужно будет поворачивать, а вы – выходите!
Мило попрощавшись с трудовым
коллективом, Марьяна спрыгнула в объятия капитана Глеба. Он поцеловал её, запыхавшуюся, пахнущую остатками дурного курева и выпитым другими людьми самогоном.– Извини.
– Ничего, ребята колоритные. Почти до дома нас подвезли!
– Ага. Ещё раз извини за такое возвращение.
– Да не извиняйся ты! Всё нормально!
– В каждом споре истина – всё-таки не в руках спорщиков, иначе они бы не горячились….
– Хорошо. Тогда оставлю тебя без горячего.
– Действительно, я очень хочу есть!
Тихо.
В городе было тихо.
В этот пока ещё совсем не предрассветный час солнце обозначило себя чуть розовым восточным краем горизонта, но не спешило делать даже продольные улицы светлыми.
Они так и шли, босиком.
Городской асфальт тротуаров казался сухим и тёплым, по его ровной поверхности ступать было гораздо приятнее, чем по росистой обочине шершавого приморского шоссе.
Глеб взял у Марьяны её кроссовки, и она, задумчивая и тихая, шагала, засунув кулачки в карманы куртки.
Проехали, обогнав их, две оранжевые мусорные машины, прозвенел где-то далёкий рабочий трамвай.
– Так ты не куришь из-за принципа?
– Ага.
– Из-за какого же?
– Не люблю просить. Не люблю стоять перед человеком с протянутой рукой. Это только на первый взгляд может показаться, что просьба дать закурить или зажигалку – такая обычная, но ведь любая просьба – это всегда унижение! Даже в мелочах. «Дай мне того, чего нет у меня….». Не хочу.
– Так и не проси. Имей всегда свои сигареты.
– Тогда другие будут передо мной унижаться. Что, возможно, ещё хуже.
– Ладно. Это я немного устала…
В темноте под немыми фонарями им приходилось быть внимательнее.
После одного из перекрёстков капитан Глеб тронул Марьяну за плечо.
– Осторожнее…
Метров десять тротуара перед ними было засыпано смешными, толстенькими, приплюснутыми по вершинкам, желудями.
– Это дуб австрийский…
– Не порань ноги.
Дом Глеб узнал.
Сам, не уточняя и не переспрашивая, направился к нужному подъезду.
– Смотри, какое шикарное объявление!
На бумажке, криво приклеенной на подъездной двери, крупными буквами было выведено: «Куплю Землю….», и дальше ещё что-то про необходимое количество соток и коммуникации.
– Действительно!
Согреваясь, Марьяна замерла в объятиях Глеба.
Возвратившись домой, почти переступив порог, они не спешили.
– А вот ещё одно! «Танец живота для начинающих». Какой живот у начинающих?!
И снова – горячий кофе, жёлтый халат, свет ночника.
И снова, согретые, они удивлялись телами друг другу, вспоминая огромную луну над ночным морем.
– Я, наверно, уже не усну…
– Я тоже…
– Ты что хочешь на завтрак?
– Буду рад любой вкусной еде.
– А что ты сам любишь готовить?
С любопытством и в ожидании интересного ответа Марьяна положила на грудь Глебу руки. Он лежал на спине, рассматривая рассветные узоры на прозрачных шторах.