Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

– Упаси Боже!
– воскликнул хозяин.
– Вам совершенно нет никакой необходимости отвечать на этот глупый вопрос, мессир!

– Потому и отвечу, что пока еще не подошел к исповеди, - словно в пику хозяину заявил рыцарь Джон, чем снова смутил бедного Дьердя Фаркаши.
– Меня в тот горестный день обуяла гордыня, мой вечный грех. Я сказал Балиану Ибелинскому, что не нуждаюсь в милости и что был против сдачи Святого Города. Умереть было куда вернее. А потому я сам объявляю за себя выкуп, и этот выкуп должен быть никак не меньше пятисот динаров. И все эти динары должны быть уплачены за меня не каким-нибудь доброхотом, а моим родным отцом и, если его уже прибрал Господь, то - моим родным старшим братом. Ведь здесь, на Святой Земле, я сражался во славу не только христианской веры, но и своего рода. Я так и сказал Балиану, что, мол, принял крест не только ради того, чтобы спастись самому, но и чтобы искупить грехи моих предков, моего рода... Двое освобожденных торговцев как раз отправлялись в Англию, и я попросил их, чтобы они доставили весть моему отцу. Теперь я хорошо понимаю, что тогда ослеп от гордыни и хотел вознестись над самим Балианом. Все эти годы я в глубине души... порой против своей воли... злорадствовал в надежде, что отец не одолеет свою скупость и не выкупит меня. Значит, я своей гордыней старался загнать обоих - отца и брата - прямиком в преисподнюю. Пяти лет плена и пятнадцати дней нежданной свободы хватило, чтобы прозреть, по какой дорожке я когда-то добрался до святого города Иерусалима. По этой дорожке не ходят паломники, вот что скажу я вам.

– А что же благородный Балиан, как он вытерпел вашу гордыню, мессир?
– спросила Катарина.

– Балиан Ибелинский - человек проницательный, - невозмутимо ответил рыцарь Джон.
– Он не стал тянуть мои жилы. Он попросту развел руками и сказал: "Господь с вами, Джон Фитц-Рауф. Королевства больше нет. Все клятвы исполнены. Все присяги превратились в дым. Теперь вы вольны поступать, как вам Бог на душу положит." Потом он, правда, еще раз подошел ко мне и посоветовал поговорить с патриархом, пока тот не успел убраться из Святого Города. Но я отказался.
– Рыцарь Джон вздохнул, потом с хитрым прищуром посмотрел на Добряка Анги и весело добавил: - Вы лучше пытайте не меня, а доблестного Ангерана де Буи. Его сами сарацины в награду за истинное благородство едва не силой выталкивали на волю. А он все равно остался в Иерусалиме... если не на положении узника, то по крайней мере - почетного заложника... за всех тех христиан, которые еще только собирались воевать с сарацинами.

Ангеран де Буи покраснел и потупился.

– Так почему же вы остались, мессир Ангеран?
– шутливо полюбопытствовал сам Джон Фитц-Рауф.
– Я до сих пор ума не приложу, как это вам удалось оказаться даже лучше меня.

Добряк Анги поднял глаза. Он виновато посмотрел на англичанина, а потом опасливо покосился в сторону монахини Катарины.

– Я тоже надеялся искупить все свои грехи, - тихо признался он.
– И по этой причине мне очень хотелось остаться поближе к Гробу Господню.

Глава 12. О смертных грехах и безгрешной смерти

На другое утро, после трапезы, на которой сумасбродной монахини Катарины не было, Дьердь Фаркаши попросил рыцаря Джона уединиться с ним для разговора. Спустя час я оказался следующим, кто узнал добрые новости.

Оказалось, хозяин предложил Джону Фитц-Рауфу, а в его лице и всем благородным рыцарям, необыкновенную службу.

События, происшедшие в усадьбе, чудесным образом умиротворили враждовавших родственников. Оба после рассказов о гибели Иерусалимского королевства не сомкнули глаз и провели ночь в переговорах. Их итогом стало соглашение о том, что для хранения священной реликвии более не годятся мирские стены, а самое место ей - в монастырской ризнице, среди других реликвий.

Мужи благоразумно решили отправить частицу копья святого Лонгина в монастырь, некогда основанный на средства вдовы одного из Фаркаши, которая и осталась в нем настоятельницей вплоть до своей кончины. Неподалеку от монастыря сходились границы Венгерского королевства, Штирии и Австрийского герцогства. Оттуда было рукой подать до самой Вены, и, по слухам, именно в тех местах появлялся необычный странник огромного роста с внешностью и замашками короля. От его грозного окрика поджимали хвосты самые злые псы-волкодавы. На одном постоялом дворе ему приглянулся хозяйский конь, и он выложил за него цену табуна, а в одной харчевне заплатил за окорок, как за породистого жеребца. Когда же на него напала какая-то воровская шайка, ему хватило только раз махнуть своим мечом, как все они разбежались, наделав в штаны.

– Ни дать ни взять король Ричард, - уверенно предположил Джон Фитц-Рауф и от слухов, переданных ему Дьердем Фаркаши, перешел к делам более насущным.
– Так вот, все складывается как нельзя лучше. Если только эти венгерские увальни не задумали какой хитрости... Хозяин говорит, что они с родственником долго рядились, кому и как сопровождать реликвию до монастыря, чтобы все вышло по-честному. Вдруг Бог надоумил его и указал на нас. Мы, мол, никому из Фаркаши родичами не приходимся и реликвия нам не нужна, а нужны, как всяким благородным дворянам, кони и оружие. Хозяин говорит, что убедил родича, хотя и пришлось попотеть. И вот он теперь предлагает нам ненадолго поступить к ним, обоим Фаркаши, на службу и доставить в монастырь и реликвию, и эту их буйную монахиню...

Тут рыцарь Джон слегка изменился в лице, и взгляд его словно провалился сквозь меня в какой-то глубокий колодец.

– Доверчивые венгры, ничего не скажешь, - заметил я, почувствовав какую-то неясную тревогу.

– С какой стороны на это посмотреть, - с хрипотцой в голосе заметил англичанин и прокашлялся; после этого его голос снова обрел твердость.
– Половину из нас конями, оружием и провизией хозяин, а другую половину - его родич. Каждый из них выставляет еще по шесть своих воинов. Получается, что мы тут - вроде стенки между клетками и нужны для того, чтобы они не передрались в дороге. Исполним дело - можем идти на все четыре стороны. Вот и вся служба... Что скажешь, Дауд? Нам как будто по пути. Да и присягу мы вроде ничем не нарушим, если возьмемся за это дело.

– А что там за монастырь?
– невольно спросил я, продолжая прислушиваться к своей тревоге.

– Женский, разумеется. Если верить хозяину, там не больше трех десятков монахинь, - ответил Джон Фитц-Рауф, словно желая развеять мои опасения, которые не скрылись от его взора.
– Монастырь святой Марии Египетской.

– Той самой, что начинала блудницей, а потом прозрела, ушла в пустыню и много лет каялась в грехах?
– напряг я свою память.

Рыцарь Джон нахмурил брови и кивнул:

– Той самой... Только Мария Египетская ушла в пустыню по своей воле, а если иную блудницу загонять туда силком, то... то, я думаю, ничего хорошего из этого не получится.

Я пристально посмотрел англичанину в глаза, но увидел в них только свое отражение и то, что сам я вовсе не христианский священник и рыцарь Джон Фитц-Рауф пришел ко мне не исповедываться.

– С дюжиной здешних забияк мы, конечно, справимся, - сказал я, - но как-то все слишком складно выходит. И Мария не какая-нибудь, а Египетская. И монастырь как раз по дороге. Как будто заманивает нас кто...

– На море мы тонули, голодать голодали. Должен же Бог нам когда-нибудь помочь в добром деле, - с досадой проговорил Джон Фитц-Рауф; на этот довод трудно было чем-то возразить, а тем более - на следующий: - И скажи мне, Дауд, каким еще честным способом можно приобрести оружие и коней?

Мы двинулись в путь на следующий день.

Утро было туманным, промозглым. Вокруг усадьбы стоял запах кисловатой гари. Неподалеку от ворот виднелся старый дуб. На его обломанной ветви сидела ворона и каркала во всю глотку.

– Не нравится мне эта тварь, - тихо заметил рус Иван, проходя мимо меня.
– Что-то не по-нашему орет.

Я попросил лук. Птица поперхнулась и, не успел я прицелиться, как она тяжело замахала мокрыми крыльями и скрылась в тумане.

Перед отъездом рыцарь Джон спросил у хозяина, есть ли до монастыря, кроме прямой, какая-нибудь окольная, но не чересчур долгая и запутанная дорога. Дьердь Фаркаши сразу догадался, что мы все же опасаемся нападения со стороны людей "медведя" Бошо, и с воодушевлением рассказал о целой дюжине дорог. Мы потом выбрали одну почти наугад.