Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз - повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди "медведя" Бошо.

Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.

– Сбежит, - вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.

– Удерет, как заяц, - соглашался и "медведь" Бошо.

– У нас глаза есть, - отмахнулся рыцарь Джон.

– А ночью?
– не мог успокоиться хозяин усадьбы.

Но у англичанина и на это был ответ:

– У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.

Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.

Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.

Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.

Даже если бы он не крикнул перед этим "Подождите меня!", мы все равно замерли бы на месте от удивления.

– Что за бес в него вселился?!
– провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.

Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.

Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.

– Я как увидел церковь, так меня осенило!
– воскликнул он.
– Как же мы раньше не догадались!

– Что ты задумал, Вильям?
– мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.

– Радуйтесь! Я привез вам свободу!
– объявил рыцарь Вильям.
– Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.

У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех "рыцарей султана" и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного "освободителя". Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.

– Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь?
– тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф.
– Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?

Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.

– Что у тебя с головой, Джон?
– огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность.
– Я б у д у спасать своего короля. Только буду делать это свободным, по своей собственной воле... как и полагается законнорожденному дворянину.

– Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям?

– словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.

Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:

– Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки... Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я - уже свободный человек.

Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их "цепными собаками", а тем более "рабами".

Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.

– Что ты сказал святому отцу, Вильям?
– с трудом проговорил он, словно ему стало невмоготу дышать.

Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:

– Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.

Потом Вильям Лонгхед тяжело сглотнул и добавил:

– И святой отец разрешил меня от всех клятв и присяг.

Все стояли, затаив дыхание, словно окаменевшие. Только священник испуганно вертел головой и часто пускал изо рта клубы пара.

Джон Фитц-Рауф сделал шаг навстречу Вильяму Лонгхеду . С таким видом не судья, а приговоренный к казни делает первый шаг к плахе, когда находит в себе силы преодолеть страх смерти.

Внезапно он обратился не к рыцарю Вильяму, а к священнику, и произнес неторопливо и очень вежливо:

– Святой отец, не уходите. Вы нам еще очень пригодитесь.

– Как вам будет угодно, мессир, - прошептал священник.

Похоже было на то, что он, даже если бы захотел, то не смог бы сдвинуться с места.

А рыцарь Джон Фитц-Рауф расправил плечи, глубоко вздохнул, и голос его зазвучал, как раскаты грома:

Мессир Вильям, мы сражались против сарацин, и вы дважды спасли мне жизнь. Я помню это и останусь благодарным вам до конца своих дней. Но теперь вы нарушили клятву, данную мне, и тем самым посягнули на мою собственную честь... ибо я не в силах нарушить свою клятву... Я велю вам, мессир, обнажить свой меч. Я вызываю вас, мессир, на честный поединок... Всем отойти в сторону!

– Мессир, - обратился к рыцарю Джону Эсташ де Маншикур, - это будет драка матросов, а не честный поединок. Нужен рыцарский суд равных.

– Мертвецам нужен только один суд!
– огрызнулся рыцарь Джон.
– Теперь лишь один Господь нас рассудит!

– Это верно, - подтвердил Вильям Лонгхед.

Тогда рыцари стали расступаться, освобождая место для ужасной междоусобной распри. Я заметил, что именно в эти мгновения растерянность и недоумение оставили их. Борьба чувств в их душах прекратилась, сомнения растаяли. Поединок был для них понятным явлением. Он мог легко решить, на чьей стороне правота и чью сторону им принять. У меня же возникли опасения, как бы не дрогнула тяжелая рука рыцаря Джона Фитц-Рауфа.