Сальватор
Шрифт:
– Нет-нет, – сказал Петрюс. – Мой дядя очень любит молодежь, а вас двоих особенно.
– Возможно, – сказал Людовик, – и я ему за это очень признателен. Но теперь уже половина двенадцатого, а в полдень Жан Робер должен читать свою пьесу в театре «Порт-Сен-Мартен».
– С Жаном Робером понятно, – сказал Петрюс. – Но тебе-то нет никакой необходимости уходить так рано.
– Я приношу тебе тысячу извинений, дорогой друг. Твоя мастерская очаровательна. Она просторна, она уютна, в ней легко дышится для тех, кто влюблен уже целых шесть месяцев или год, но для человека, который влюблен всего лишь три дня, она
– Пойдем, Купидон, – сказал Жан Робер, беря Людовика под руку.
– До свидания, дорогие мои! – сказал Петрюс с некоторым оттенком грусти в голосе.
– Что с тобой? – спросил Жан Робер, который был менее Людовика занят своими мыслями и поэтому уловил эту грусть приятеля.
– Со мной?.. Ничего.
– Да нет же! Что-то случилось?
– По крайней мере ничего хорошего.
– Ну-ка расскажи.
– Что я могу тебе сказать? Когда объявили о визите дяди, мне показалось, что в воздухе появилось что-то тревожное. Он так редко приходит меня навестить, что при каждом его появлении у меня возникает чувство какого-то беспокойства.
– Черт возьми! – произнес Людовик. – Коли так, я остаюсь, чтобы послужить тебе громоотводом.
– Не стоит… Мне служит громоотводом, дорогой друг, та любовь, которую испытывает ко мне мой дядюшка. Страхи мои глупы, а предчувствия не имеют оснований.
– В таком случае, до вечера. В крайнем случае увидимся завтра, – сказал Людовик.
– А со мной ты увидишься, возможно, еще раньше: я зайду, чтобы сообщить тебе результаты слушания пьесы.
Молодые люди попрощались с Петрюсом. Спустившись вниз, Жан Робер сел в свое тильбюри и предложил Людовику подбросить его в любое место. Но молодой врач отказался, сославшись на то, что ему надо было размять ноги.
И пока Жан Робер катил по площади Обсерватории, Людовик прошел по бульварам до заставы Ада и, продолжая оставаться в задумчивости, углубился в лес Верьер, где мы и оставим его в одиночестве, поскольку нам кажется, что он особенно нуждается в этом. Да к тому же нас ждут Петрюс и его дядюшка.
Генерал Эрбель очень редко заходил к племяннику. Но следует отдать ему должное, что всякий раз, когда он его навещал, то читал ему нравоучения, чаще всего иронически.
В последний раз генерал навестил племянника месяца четыре, а то и пять тому назад. То есть не был у него примерно с того времени, когда в жизни Петрюса произошла огромная перемена. А посему, войдя к племяннику, он сначала удивился, а потом и поразился.
Когда он был здесь в последний раз, дом продолжал еще оставаться тем же, каким был и в первое посещение. Другими словами, это был чистенький домик с мощеным двориком, украшенным лежавшей посредине кучей навоза для услады пяти-шести кур и петуха, который, стоя на самой вершине, приветствовал генерала самой пронзительной из своих песен, и клеткой для кроликов, кормившихся остатками салата и капусты со столов всех жильцов, которые были рады отдать излишки пищи этим животным, появлявшимся в праздничные дни в качестве вкусного жаркого на столе привратницы.
В этом квартале Парижа, со всех сторон окруженном деревьями, домик, где проживал художник, представлял собой скорее деревенскую хижину, нежели городское жилище.
Но, будучи простым и чистеньким,
изолированным от других, он казался генералу самым надежным убежищем, самым спокойным местом проживания, которое только может пожелать труженик.А теперь первое, что поразило и очень удивило графа Эрбеля, было то, что после того, как он постучал деревянным молотком в свежевыкрашенную дверь, ему открыл слуга в ливрее того же цвета, который носили его собственные слуги, то есть в ливрее слуг семьи Куртенэ. Слуга представился и осведомился:
– Что вам угодно, мсье?
– Как это, что мне угодно, мошенник? – спросил граф, испепеляя лакея взглядом с головы до ног. – Мне угодно увидеть племянника. Именно за этим я сюда и прибыл.
– А! В таком случае вы – генерал граф Эрбель? – спросил с поклоном слуга.
– Естественно, я – генерал граф Эрбель, – повторил генерал ворчливо. – Я ведь тебе сказал, что прибыл для того, чтобы повидаться с племянником. А у него, насколько мне известно, другого дяди, кроме меня, нет.
– Я немедленно доложу о вас хозяину, – сказал слуга.
– Он один? – спросил генерал, вставляя монокль для того, чтобы получше рассмотреть двор, посыпанный речным песком. Раньше двор был посыпан галькой.
– Нет, господин граф, он не один.
– С женщиной? – спросил генерал.
– С друзьями. У него мсье Жан Робер и мсье Людовик.
– Так, так, так! Скажите ему, что я прибыл и что скоро поднимусь к нему. А пока я хочу осмотреть дом. Мне кажется, что здесь стало очень мило.
Слуга, как мы уже говорили, поднялся в мастерскую и доложил Петрюсу о визите дяди.
Оставшись в одиночестве, генерал смог рассмотреть и оценить различные изменения к лучшему, которые претерпели дом и двор племянника, или скорее дом, где жил племянник.
– Ого! – сказал он самому себе. – Хозяин Петрюса, как мне кажется, украсил свою хижину: там, где была куча навоза, теперь растут редкие цветы. На месте крольчатника теперь стоит вольера с зелеными попугайчиками, белыми павлинами и черными лебедями. Где раньше был простой сарай, теперь конюшня и каретная… А, честное слово, упряжь-то, оказывается, в отличном состоянии.
И, как заядлый лошадник, он подошел к крюкам, на которых висели сбруя и другие предметы, привлекшие его внимание.
– Ах-ах! – сказал он. – Герб семьи Куртенэ! Значит, эта упряжь принадлежит племяннику. Что же получается? Неужели он и впрямь имеет дядю, которого я не знаю и от которого он получил наследство?
Продолжая размышлять вслух, генерал был скорее удивлен, нежели озабочен и угнетен. Но, войдя в каретную и увидев там элегантную коляску Бердера, побывав в конюшне и проведя ладонью по спине одного из двух коней, купленных, вероятно, у Драка, генерал стал задумчив, а на лице его появилось выражение неописуемой грусти.
– Прекрасные животные! – прошептал он, продолжая поглаживать лошадей. – Этот выезд стоит по меньшей мере шесть тысяч франков… Вот дела! Но возможно ли, чтобы эти лошади принадлежали бедному художнику, который с трудом зарабатывает в год десять тысяч франков?
И генерал, полагая, что ошибся в определении гербов на упряжи, отправился поглядеть на гербы, которые были изображены на карете. Но и там он увидел герб семейства Куртенэ. Над гербом была изображена баронская геральдическая корона.