Сальватор

– Все правильно, все верно, – пробормотал он. – Я – граф, его папаша-корсар – виконт, а сам он барон. Хорошо еще, что он не замахнулся на герцогскую корону!.. Хотя в общем-то, – добавил он, – и в этом случае он был бы прав, поскольку наши предки ее носили.

После чего, бросив последний взгляд на лошадей, на сбрую, на вольеру, на цветы и на песок, переливавшийся под ногами, словно жемчуг, он стал подниматься по лестнице в мастерскую племянника. Но, дойдя до второго этажа, он остановился и, проведя ладонями по лицу, словно смахивая слезу, прошептал:

– Бедный мой Пьер, неужели твой сын стал бесчестным человеком?

Пьер был братом графа Эрбеля, тем человеком, кого граф в порывах остроумия называл якобинцем, пиратом, морским разбойником.

В тот момент, когда граф Эрбель произносил последние слова и тайком смахивал слезу, которая эти слова сопровождала, он услышал, как племянник его сбежал по лестнице, ведущей на третий этаж, и весело воскликнул:

– Здравствуйте, дядя! Здравствуйте, дорогой! Что же вы медлите и не поднимаетесь ко мне?

– Здравствуй, господин племянник, – сухо ответил граф Эрбель.

– О! Что это вы так ко мне обращаетесь, дядюшка? – с удивлением спросил молодой человек.

– А ты чего хотел? Я обращаюсь к тебе так, как могу, – ответил генерал, берясь за перила и продолжая подниматься по лестнице.

Затем, не произнеся ни слова, он вошел в мастерскую, отыскал глазами наиболее удобное кресло и опустил в него тело, угрюмо произнеся «уф».

– Так-так, – пробормотал Петрюс, – значит, я не ошибся в предчувствиях.

Затем, подойдя к генералу:

– Дорогой дядя, – сказал он. – Осмелюсь заметить, что у вас сегодня утром настроение не из лучших.

– Да уж, – сказал генерал. – Если у меня плохое настроение, это значит, я имею на это основания.

– Спорить не буду, это – ваше право, дорогой дядя. Но поскольку я прекрасно знаю ваш ровный характер, то думаю, что ваше дурное настроение имеет свои причины.

– И вы совершенно правильно думаете, господин племянничек.

– У вас, вероятно, с утра был какой-то неприятный посетитель, дядя?

– Посетителей не было. Но я получил письмо, и оно меня очень огорчило, Петрюс.

– Так я и думал. Могу поспорить, что оно было от маркизы де Латурнель.

– Этот легкомысленный тон недопустим, Петрюс. И позволь заметить тебе, что ты недостаточно уважительно относишься к двум старым людям.

Петрюс, который уже было уселся на складной стул, вскочил на ноги, словно подброшенный пружиной.

– Извините меня, дядя, – сказал он. – Вы меня пугаете! Ни разу вы не говорили со мной таким суровым тоном.

– Это оттого, Петрюс, что у меня не было повода высказать вам таких серьезных упреков, которые я собираюсь сделать вам сегодня.

– Поверьте, дядя, я готов с покорностью их выслушать. Испытывая глубокое к вам уважение, я особенно сожалею о том, что я их заслужил. Ибо, коль скоро вы меня в чем-то упрекаете, дядя, я этого заслуживаю.

– Об этом вы сейчас сможете судить сами. Прошу вас, Петрюс, со всей серьезностью выслушать то, что я вам сейчас скажу.

– Слушаю.

Генерал знаком показал племяннику сесть. На что тот знаком же попросил разрешения остаться стоять.

И таким образом он приготовился, как преступник, выслушать приговор своего судьи.

Глава LV В которой Петрюс видит, что предчувствия его не обманули

Граф Эрбель устроился поудобнее в кресле, поскольку этот старый сибарит любил читать морали, чувствуя себя в непринужденной обстановке.

Петрюс следил за ним с некоторым беспокойством.

Граф достал из кармана табакерку, с наслаждением втянул носом щепоть испанского табака, сбил щелчком с жилета упавшие на него ароматные крошки и вдруг полностью переменил тон и манеры.

– Ну, дорогой племянник, – сказал он, – так-то вы следуете советам вашего доброго дядюшки?

На губах Петрюса вновь появилась улыбка, сменившая подобающее обстоятельствам выражение лица.

– Каким советам, дорогой дядя? – спросил он.

– Гм… Относительно мадам де Моранд.

– Мадам де Моранд?

– Да.

– Клянусь вам, дядя, что я не понимаю, о чем вы говорите.

– Вы не болтливы? Хорошо, молодой человек! Это – добродетель, которой мы в свое время не отличались. Но она в других мне нравится.

– Дядя, я клянусь…

– В наше время, – продолжал генерал, – когда молодой дворянин из приличного рода имел несчастье родиться младшим в семье, то есть когда у него не было ни гроша, а он был красивым и хорошо сложенным парнем, он умел извлечь из этого выгоду для себя. В случаях, когда природа щедро награждает человека, а Фортуна к нему неблагосклонна, надо уметь использовать дары природы.

– Дорогой дядя! Признаюсь, я все меньше и меньше вас понимаю.

– Да хватит притворяться! Уж не хочешь ли ты уверить меня в том, что ты не видел «Школу буржуа»?

– Я видел эту пьесу, дядя.

– И не аплодировал маркизу де Монкаду?

– Аплодировал, поскольку Арман прекрасно исполнял эту роль. Но не его герою.

– Ах, так! Вы, значит, святоша, господин племянник?

– Да нет, дядя. Но оттого, что мужчина святоша, дойти до того, чтобы брать деньги от женщины…

– Ба! Дорогой друг! Когда мужчина беден, а женщина богата, как мадам де Моранд или графиня Рапт…

– Дядя! – воскликнул, вставая, Петрюс.

– Прекрасно, племянник, прекрасно! Это теперь не в моде! Не будем больше об этом, мода меняется. Но что я должен подумать: четыре месяца тому назад, когда я в последний раз был у тебя, я видел твою мастерскую, увешанную твоими эскизами, и примыкающую к ней комнату, за порядком в которых следила привратница, торжественно называемая горничной. У твоей двери я вытирал ноги о несвежий половичок. Ты совершенно спокойно отправлялся пешком в Латинский квартал для того, чтобы поужинать за двадцать два су у Фликото. И я говорил себе: «Мой племянник – бедный художник, который зарабатывает кистью четыре-пять франков, не желает влезать в долги, не хочет сидеть на шее у своего бедного отца. Мой племянник – честный парень, но простоват. Следовательно, я должен дать моему племяннику хороший совет». И я даю ему совет, как мсье де Лозун советовал своему племяннику. Я ему говорю: «Парень, ты красив, элегантен. Вот твоя принцесса. Она – не герцогиня Беррийская, не дочка регента, но она купается в миллионах…»

– Дядя!

– Я снова прихожу сюда и вижу дворик, превращенный в сад, цветник с редкими растениями… О! Вольеру с птицами из Индии, из Китая, из Калифорнии… Конюшню, в которой стоят лошади стоимостью в шесть тысяч франков и упряжь с гербами семьи Куртенэ… Ох, ох, ох! Я поднимаюсь наверх обрадованный, думая про себя: «Отлично, мой племянник – смышленый парень, а это лучше, чем быть просто талантливым человеком». Я вижу наверху ковры, мастерскую, как у Гро или Ораса Берне, и думаю: «Ну, теперь все идет, как надо!»