Сальватор

Все покинули свои дома для того, чтобы понаслаждаться солнечным деньком, пусть и декабрьским.

Это было вполне естественным желанием людей, всю неделю проводящих во мраке.

Но вдруг по бульварам, по набережным, по Елисейским Полям прокатилась весть: «Правительство потерпело поражение».

Но кто же был победителем? Да сама толпа.

И толпа, обрадовавшись своей победе, принялась позорить побежденного.

Сначала вполголоса.

Люди начали издеваться над правительством, насмехаться над ним. Они высмеивали иезуитов, длинные одежды и одежды короткие. Жалели короля. Обвиняли его окружение.

– Во всем виноват господин Виллель, – сказал один.

– Во всем виноват господин де Пейроннэ, – сказал другой.

– Во всем виноват господин де Корбьер, – сказал третий.

– Во всем виноват господин де Клермон-Тоннер, – сказал четвертый.

– Во всем виноват господин де Дама, – сказал пятый.

– Во всем виновата Конгрегация, – сказал шестой.

– Все вы ошибаетесь, – сказал какой-то прохожий. – Во всем виновата монархия.

Эти слова озадачили толпу и испугали.

Куда можно было дойти с этой мыслью: «Во всем виновата монархия!»

Этого не знал никто. Отсюда и испуг.

Люди близорукие, когда у них разбиваются очки, всегда боятся куда-нибудь упасть.

А буржуа, о которых мы ведем речь и которых сегодня больше, уже, возможно, нет, все были близоруки.

Эти слова: «Во всем виновата монархия» – разбили их очки.

Какой-то человек с улыбкой стоял в стороне: это был Сальватор.

Может быть, это он произнес столь чудовищные слова?

Поскольку сразу же после ухода господина Жакаля он надел пальто и отправился гулять неподалеку от ворот Сен-Дени.

Накануне, увидев, что оппозиция завоевала в Париже подавляющее большинство мандатов, он спешно созвал различных руководителей масонских лож. Несмотря на срочность созыва совещания, пришли все. Можно было подумать, что оно было назначено заранее, поскольку все ждали его с большим нетерпением.

Народу собралось довольно много.

Одни говорили:

– Настало время действовать!

– Мы готовы, – отвечали на это большинство из собравшихся.

Речь зашла о неизбежности революции.

Но Сальватор грустно покачал головой.

– Но, – заявили самые горячие, – разве большинство в Париже не означает того, что мы имеем большинство во всей Франции? Париж – это ведь мозг страны, который думает, принимает решения, действует! Теперь у нас появилась великолепная возможность. Париж поднимется, а провинция его поддержит.

– Да, возможность действительно есть, – грустно произнес Сальватор. – Но поверьте мне, она не самая удачная. Я смутно чувствую какую-то ловушку, в которую нас хотят заманить и в которой мы погибнем. Поэтому я и считаю своим долгом предупредить вас об этом. Вы смелые и умелые лесорубы, но дерево, которое вы хотите свалить, еще не дошло до кондиции. Сейчас вы сваливаете в одну кучу правительство и короля точно так же, как позднее, возможно, будут сваливать в кучу короля и монархию. Вы полагаете, что, свалив правительство, вы сможете свалить и короля. Но вы ошибаетесь, друзья мои, глубоко ошибаетесь! Социальные революции не случайные явления, поверьте. Они происходят с той же математической точностью, как и вращение земли. Океан выходит из берегов только тогда, когда Бог говорит ему: «Сровняй горы и заполни долины». Так вот, я говорю вам, и поверьте, делаю это с большим сожалением, еще не наступило время для того, чтобы опрокинуть монархию. Ждите, надейтесь, но воздержитесь принимать какое-либо участие в том, что будет происходить здесь в ближайшее время. В противном случае, если не последуете моему совету, вы станете не только жертвами, но и соучастниками правительства. Что они хотят сделать? Этого я не знаю. Но умоляю вас, что бы ни случилось, не давать возможности, будучи замешанными в это, навлечь на себя беду.

Сальватор произнес эти слова с такой грустью, что все присутствующие опустили головы и замолчали.

Вот почему Сальватор ничуть не удивился тому, что утром сказал ему господин Жакаль: ведь тот же самый совет, который дал ему господин Жакаль, он уже дал своим соратникам.

И именно поэтому Сальватор и стоял в сторонке, слушая, как люди кляли правительство и жалели короля.

Но уже наступил вечер, и на улицах начали зажигаться фонари.

Внезапно в толпе произошло какое-то движение. Оно случается только с морем и с толпой.

Все, что двигалось, возбудилось, застонало, заколебалось.

Причина этого возбуждения была простой, и нам она известна. Люди только что узнали из газет о результатах выборов в провинции.

Эта новость разнеслась по столице с быстротой молнии.

И поэтому толпа возбудилась.

Дома тоже оживились, как и толпа.

На крик какого-то мальчугана: «Давайте фонарики!» – сначала засветилось одно окно, потом второе, третье…

Освещенный город представляет собой очень красивое зрелище, особенно такой город, как Париж. Он становится похожим на сон, который напоминают китайские города в праздник фонариков. Но какой бы красочной ни была эта картина, она кое-кого испугала. Это случилось с толпой горожан, которые собрались в тот вечер на улицах Сен-Дени, Сен-Мартен и особенно на прилегающих к ним улочках. Поскольку следует отметить, что чем меньше улица, тем ярче иллюминация в дни всеобщих праздников.

А день 18 декабря 1827 года был одним из этих дней. Хотя не были еще известны окончательные результаты выборов в департаментах, все уже достаточно знали, как мы отметили, для того, чтобы радоваться этому. И доказательством тому служило то, что все радовались.

Итак, иллюминация зажглась на улицах Сен-Дени и Сен-Мартен, сделав их похожими на две светящихся реки.

Кроме этого, вечер проходил довольно спокойно. Конечно, сердца либералов были наполнены радостью, но благодаря рекомендациям Сальватора внешне все было спокойно.

Но после пьянки всегда наступает похмелье. Так гласит пословица. Иначе я бы этого не сказал.

Господин Жакаль был разочарован: город был таким спокойным, что у него не было никакого средства для того, чтобы вызвать в нем беспорядки.

На следующий день, то есть 19 декабря, газеты напечатали сообщения о прошедшем накануне торжестве с иллюминацией и объявили о том, что это будет иметь продолжение и сегодня вечером, но, судя по всему, охватит весь город.

Со своей стороны проправительственные газеты, вынужденные констатировать поражение правительства, сообщили об этом в горьких тонах. Они говорили об этом печальном результате и о той радости, с которой столица восприняла эту ужасную новость.

«Партия толпы празднует свой успех, – писалось в них. – Она радуется несчастью, которое постигло страну! Скоро все увидят деяния этой партии, выступающей за революцию!»

Но Париж и не думал разделять печаль правительства. Он весь день с радостью занимался своими обычными делами.

Но к вечеру все изменилось.

Вечером, как и предсказывали газеты либерального толка, Париж сбросил с себя рабочую одежду и нарядился по-праздничному. Улицы Сен-Дени и Сен-Мартен, а также прилегающие к ним улочки осветились, словно по мановению волшебной палочки.

При виде этой светящейся реки у народа начался приступ веселья, который, вероятно, отозвался болью в сердцах министров, прозвучав надгробным словом. Тысячи парижан вышли на улицы: они просто прогуливались или же останавливались и заговаривали, не будучи знакомыми друг с другом, жали друг другу руки и понимали друг друга без слов. Грудь парижан дышала радостью, они уже чуяли первое дуновение свободы: сдавленные режимом легкие расширялись.

Ничто не напоминало до сих пор разъяренную толпу: люди честно и безобидно радовались своей победе и никто не пытался ею злоупотребить.