Самайнтаун
Шрифт:
– Эй, Франц, иди сюда! Ты пакет свой не допил!
Под барабанную дробь и грохот бронзовых тарелок Франц все-таки спустился вниз и тут же оказался в западне.
– Пей, пей! – продолжил наседать на него Джек, тряся перед ним пластиковой кружкой для детей с полосатой трубочкой. – Я все еще могу просунуть в тебя палец, даже два. Будешь пить, пока полностью не зарастешь!
Франц ругнулся и выхватил стакан, а затем, зажмурившись, принялся яростно всасывать его в себя. Он старался сильно не ворочать языком во рту, чтобы не чувствовать вкус крови – железистый, терпкий и слегка сахаристый, если растереть ее о небо. Будто томатный сок с осевшей мякотью. По горлу кровь спускалась мягко, и от каждого глотка в желудке прибавлялась тяжесть. Не то что от пустого
Гораздо больше, чем свежей крови, Францу хотелось снова постучаться к Лоре и извиниться перед ней.
Тусклые оранжевые глаза, похожие на засахаренные апельсиновые дольки, медленно вбирали в себя то, что Франц так упорно поглощал маленькими глоточками. Спустя время радужка немного потемнела, перестала казаться прозрачной, и глаза стали если не красными, то хотя бы пунцовыми, как смородиновый джем. Франц заметил это в отражении длинного зеркала в прихожей и успел вовремя развалиться на тахте, когда у него закружилась голова: несмотря на то какой сладкой считали кровь его вампирские рецепторы, мозг эту сладость упорно отрицал. С каждым новым глотком Франца все сильнее тошнило. Иногда он задирал серую футболку, в которую переоделся сразу, как приехал, и тыкал в рану от кола в груди: правда ли в нее все еще проходит палец? Или даже два?
«Нет, один», – выяснил Франц и с облегчением вытащил его оттуда, поглядывая вниз под ворот в нетерпеливом ожидании, когда же расщелина у сердца наконец-то обернется рваным бледным шрамом, а затем окончательно исчезнет, как всегда.
Пока Франц домучивал остатки первой положительной в своем стакане, Титания налила ему в бокал кое-что свое.
– Это вино из белладонны? – удивился Франц, когда принюхался. Жидкость в бутылке оказалась даже темнее артериальной крови, пахла горько-сладко, будто северные ягоды растолкли в выдержанном коньяке, а затем добавили лимон и ромашку с липой. – Разве она не ядовита? Я не умру, если выпью?
– Не умрешь, – ответила Титания и показательно сделала глоток.
– Жаль. – Франц вздохнул и залпом опрокинул в себя половину бокала. – О, а это могла быть очень вкусная смерть, Тита! Такое сладкое… Джек, подойди сюда, понюхай!
Джек, однако, не подошел. Вместо этого он вынул ворсистую швабру из чулана, принес ведро воды с моющими средствами и принялся драить пол, жестом заставив их обоих задрать ноги, чтобы свернуть в рулон ковер и заодно вымести всю пыль из щелей между половицами. Уже через пять минут паркет сиял, и Франц, глядясь в него, даже смог немного причесаться. Затем он переглянулся с Титой и присвистнул: если готовка была первой стадией тревожности Джека, то уборка сразу третьей. Стадию номер два – ремонт сломанных вещей – он проскочил.
– Эй, эй, это мое! – воскликнул Франц, когда Джек добрался до чулана и попытался выволочь во двор вместе с мешком мусора целый ящик пестицидов. – Я это еще не успел попробовать, оставь! И гирлянду верни на место.
– Рождественскую-то? Лампочки перегорели еще год назад. На кой она тебе?
– Угадай. Петлю не видишь?
– А-а-а…
– И меч тоже положи!
– Это не меч, это клюшка для гольфа с привязанным бечевкой мясницким тесаком.
– По-ло-жи!
Джек покачал тыквой и неохотно вернул в чулан все вещи.
– Ральф? Да-да, Ральф, я тебя слышу! Говори. Ну что?
Франц проследил за Джеком ленивым взглядом, когда тот бросил швабру и схватился за стационарный телефон: громоздкий, еще прошлого десятилетия, с круглым циферблатом для набора номера и длинным-длинным проводом, на котором тоже можно было повеситься. Растянув его, Джек умчался на кухню к закипающему супу. Барбара всюду следовала за ним по дому, но иногда отставала на несколько шагов, привязанная, да не очень-то крепко. Францу казалось, что она присматривает за ним вместо Джека, мол, пьет он добытую им в больнице кровь или нет.
Франц демонстративно втянул ее через трубочку, когда сгусток тени и вправду подполз
к нему вплотную, и помахал рукой с бурчанием «Кыш!». Джек опять вернулся в гостиную через несколько минут.– Пусто, – простонал он, потирая шею. – Ту девушку, которую нашли в Немой реке, звали Хейзел О’Хара. Она работала смотрителем тира в парке аттракционов, вчера у нее была утренняя смена, на которую она не вышла по неизвестной причине. Ральф считает, что ее перехватили как раз по пути на работу и сбросили в воду где-то там же, а течение уже принесло ее к площади. Снова никаких очевидцев и улик, за исключением клематисов, которые тоже плавали в воде. С Джерардом, бакалейщиком, Хейзел была незнакома. Убиты они тоже по-разному: он – без всего тела, кроме головы, а она – со всем телом, кроме ног… Ах, да, еще несколько привезенных накануне трупов из моргов пропали.
В воздухе повисло невысказанное Джеком «Не понимаю!», когда он с грохотом закинул швабру обратно в чулан, плюхнулся в свободное кресло с каретной обтяжкой и вытянул тощие ноги к ногам сидящего напротив Франца. Тот гадал, что угнетает Джека больше: то, что он снова не почувствовал, когда произошло убийство, или же то, что он оказался прав – они будут происходить и дальше.
– Жалко Хейзел, ей девятнадцать всего было, – вздохнул Джек, посидев немного в тишине. Франц к тому времени пригубил еще пару глотков белладонного вина, чтобы разбавить кровь и избавиться от ее вяжущего привкуса во рту, а Титания – пару бокалов. Никто из них не пьянел по разным причинам, но думать и вправду будто бы стало легче. Франц даже расхотел ныть и приосанился. Пока не услышал: – Но, по крайней мере, это не Лора. Надо же было вообще додуматься оставить ее одну в такое неспокойное время!
– Ну, не начинай! – вспыхнул Франц, жалея, что проболтался об этом, когда рассказывал о произошедшем у Лавандового Дома. Причем о встрече с Кармиллой Франц, напротив, умолчал. А лучше бы наоборот. – У Лоры есть прекрасные навыки самозащиты! Любой, кто поговорит с ней дольше пяти минут, сам в реку сбросится. Да и если бы та машина тогда не показалась мне… э-э… подозрительной, мы бы про тех двоих и не узнали.
– И то верно, – признал Джек. – Благодаря этому у нас теперь есть сразу четыре подозреваемых. Как-то даже многовато…
«Вообще-то пять», – добавил Франц, но не вслух. Он снова тряхнул головой, прогоняя из нее образы Кармиллы.
– Херна Хантера можно исключить, – подала голос Титания вдруг, чего не делала уже давно, лелея в ладони перламутровую чашку: допив вино, она вновь переключилась на остывший чабрецовый чай. – Не он убийца. Отмечен смертью, но сам ее не призывает. Из нас двоих опаснее я.
– Ты удивительно уверенно об этом заявляешь, – заметил Франц. – Приглянулся? Симпатичный?
– Ах, милый Франц! Если бы симпатичные мужчины не убивали, мир бы знавал в два раза меньше бед, – ответила Титания туманно, подцепляя ногтями миндальное печенье, которое Джек испек только для нее несколько часов назад. Оно все еще благоухало, такое мягкое и сливочное, что на нем оставались отпечатки ее пальцев.
– Я доверяю твоей интуиции, Тита, но все же эти четверо явно из одной компании, – напомнил Джек. – Франц ведь слышал, как те двое, которые его убили, называли имя Херна. Но поскольку они тревожились еще и о некоем Господине, очевидно, за всем этим и впрямь стоит кто-то еще… Кто-то вроде Ламмаса.
В воздухе мерцала пыль, поднятая Джеком во время уборки покрывал, подушек и чучел лесных зверей на стенах. Глаза последних – пластмассовые бусинки в белом, рыжем, коричневом мехах – следили за их разговором. Каждый раз, когда Франц порывался снять чучела и повесить вместо них что-нибудь повеселее и не такое жуткое, эти взгляды становились осуждающими. Поэтому Франц предпочитал сидеть к стене с эркером полубоком, наслаждаясь тлеющим камином в уголке. От красных кирпичей и тисовых поленьев по-прежнему веяло теплом: Тита всегда вырезала на деревяшках знаки, похожие на шаманские сигилы, и на одном таком брусочке камин мог гореть от одного заката до другого.