Самайнтаун

Иногда взывать к жалости все же приходилось. Зато уже через пять минут, застегнув до горла джинсовую куртку, Лора колесила по улицам Самайнтауна, оглядываясь на «Жажду» и проверяя, стоит ли по-прежнему «Чероки» на парковке, не заметил ли Франц ее и не выскочил ли следом.

Ветер, нетипично теплый для октябрьского дня, но цепкий и назойливый, несущий аромат гниения, забрался ей под одежду и высушил покрытую испариной кожу, а телу и разуму помог остыть. Лора доехала до краеведческого музея, на углу которого в ларьке продавали тонкие кружевные блинчики с молочным шоколадом, выдавая их за традиционное лакомство Самайнтауна (коим они не являлись), и свернула за угол. Тем самым она окончательно стала невидима для обзора с парковки и, облегченно вздохнув, принялась думать, куда ей ехать дальше.

«Когда ножницы не сработают, я буду ждать тебя».

Вот только где, Осень побери?! Почему сразу нельзя было сказать?

Впрочем, наверное, потому, что Лора тогда ничего не хотела слушать. Была слишком уверена в себе, ножницах и своем везении, которое, как ей казалось, когда-то ведь должно было нагрянуть. Что ж, не нагрянуло. И вот где она сейчас: катается туда-сюда по широкой пешеходной аллее, названной Роза-лей в честь Розы Белл и вымощенной розовым же булыжником, похожим на кварц. Эта улица считалась главной, тянулась сразу через два района и, изгибаясь колесом, уходила вниз к фермерским угодьям, оранжевеющим от тыкв, будто бы охваченным пожаром. По обе стороны улицы росли кустища разноцветных садовых роз с мелкими бутонами, подобными птичьим глазкам, и жасмин. За ними, уже осыпающимися в преддверии какой-никакой самайнтауновской зимы, прятались трехэтажные дома – сплошь магазины в мигающих гирляндах с меловыми досками и колокольчиками на порогах. Вывески гласили: «Зелья! Все эффекты – все ингредиенты», «Таро у Лаво. Услуги прорицания», «Книги, скрижали, древности», «Волшебный кофе. Купи коллеге проклятый латте!» Притормозив у того, в котором Лора обычно закупала тушь, чернила и листы, она невольно залюбовалась на витрину – в центре возвышался новый тубус из молочной кожи с ремешком и золотыми бляшками. Таращась на его ценник с тремя нолями и заставляя пешеходов плавно обтекать ее по краю тротуара, Лора не сразу заметила соломенную куклу, что подпирала тубус собой. С юбкой из тряпиц и с женским нарисованным лицом, она сидела на горе альбомов, будто тоже продавалась здесь, в магазине для художников и творческих профессий. Странная, еще и без цены, кукла сидела так, чтобы смотреть на Роза-лей с наклона и видеть каждого, кто взбирается по ней, как Лора. Одна из сплетенных ручек каким-то образом держалась на весу, указывая вправо.

Лора недоверчиво покатилась в том же направлении – в другой стороне она все равно уже была – и действительно! Не то расчет, не то судьба: в кафе через дорогу на веранде, окутанной багряным и золотым плющом, сидел тот самый человек. Он улыбался, даже когда его не видел никто, кроме чашки с кофе, что дымилась на столе. Черноглазое веснушчатое лицо с ямочками на обеих щеках обрамляли льняного цвета кудри, кончики которых колыхались на уровне горловины водолазки. Лора доехала до светофора, пересекла дорогу вместе с гомонящей толпой туристов и вкатилась на веранду по удивительно плавному, широкому подъему, будто сделанному специально для нее. Коляска скрипнула, но не застряла.

– Я заказал тебе горячий шоколад с бельгийской вафлей. Раз пригласил, то угощаю! – произнес Ламмас, едва она приблизилась к его столу, круглому и накрытому белоснежной накрахмаленной скатертью. Стула напротив не было, и Лора пристроила свою коляску там, где он предполагался. Перед ней уже лежали салфетки и приборы, а чуть дальше, на половине Ламмаса, устроилась такая же тряпичная кукла с женским лицом, как та, что указала ей путь.

– Для чего она тебе? – спросила Лора, осторожно ткнув пальцем в ее набитое соломой тельце. – Не в первый раз такую вижу. Похожа на какой-то детский оберег.

– Друзья, с которыми я приехал в город, по уши в делах, а мне нужна компания, – ответил он небрежно, махнув рукой в перчатке. – Увидишь таких кукол в городе – не трогай их. Они все мои, а я весь их. Безвредные. Просто нравятся. Красивые ведь, разве нет?

Лора с трудом проглотила «Ты что, слепой? Они же стремные, просто жесть!» и уставилась в тарелку, которую официант поставил перед ней. Вафли в форме двух летучих мышек блестели в глянце кленового сиропа, шарик ванильного мороженого таял, пропитывая их, а шапка из взбитых сливок на горячем шоколаде в кружке была такой высокой, что почти доставала Лоре до подбородка. Однако даже с ее пустым желудком она совсем не хотела есть – лишь сбежать отсюда, пока не стало слишком поздно.

Она бы так и сделала, если бы не ноги… Тощие, немые, обмотанные бинтами с растертой под ними морской солью, на щиколотки которых уже наверняка снова вернулись кольца чешуи. Лоре было достаточно вновь вспомнить, что она не чувствует ничего от самых бедер, чтобы смелость вернулась к ней.

– Откуда тебе известно, как вернуть мне способность ходить? – спросила она Ламмаса в лоб. – Ты вообще знаешь, кто я и почему я такая?

– Ты Лорелея Андерсен, русалка, – ответил Ламмас, поднес чашку с кофе ко рту, а затем вернул ее на блюдце. Лора бегло в ту заглянула: количество кофе не уменьшилось ни на каплю. Ламмас лишь делает вид, что пьет, поняла она. – Морская ведьма предложила тебе сделку, и ты, дуреха, согласилась, ведь плату она потребовала не тотчас, а «когда-нибудь потом, когда придет время». Хотела, чтобы ты перед этим к жизни и людям привязалась, очевидно. Ты и не почуяла подвоха. И даже не задумалась, что в сделку нужно не одну вещь включать, а две – что ноги идут отдельно от способности ими управлять. Так ты пять лет прожила в прибрежном городке вместе с юношей, играющем тебе на мандолине у причала, и даже вышла замуж за него. А потом, одной штормовой летней ночью, когда вы двое собирали вещи, чтобы повидать мир, ты…

– Я поняла! – перебила его Лора. Она не выдержала первой, и Ламмас тихо рассмеялся, будто они играли в какую-то игру. У Лоры было чувство, что она проигрывает. – Но откуда ты знаешь, как все исправить? Ты не похож на морскую ведьму. Кто ты сам такой?

– Ламмас.

– Я спрашиваю не имя. Я спрашиваю, что ты такое.

– Ламмас, – повторил он.

Лора вздохнула. Для нее это слово значило не больше, чем любой другой набор букв, и в конце концов она решила, что не так уж это важно для нее. Она снова окинула улыбающегося человеком взглядом от его кудрявой макушки до пол черного пальто. Высокий, стройный, в меру красивый, особенно на круглое юное лицо. Улыбка, правда, страшная, доверия не внушает. Но что еще Лора может потерять? Никаких сделок заключать она не станет, даже устно. Слова «Согласна» или «Да будет так» Лора давно выбросила из лексикона. Да и рискует она вовсе не собой, а «всемогущим» Джеком. Что может пойти не так?

Разве что перед ней сидит тот самый человек, который убивает горожан… Впрочем, даже это ничего не меняет. Ведь разве Лоре не плевать на Самайнтаун?

– Ну же, Лорелея. Пара часов, вкусный обед, светский разговор с рассказом о городе – и освобождение от немощи твое, – добавил Ламмас, будто бы знал, что Лору нужно немного подтолкнуть, придать уверенности, что все это сущий пустяк – какая-то болтовня после всех усилий, что она уже приложила.

«Ничего страшного не произойдет, – сказала она себе, но чувствовала, будто себе же и врала. – Джеку это никак не навредит. Постараюсь рассказывать лишь то, что и так все знают. Да и что такого Ламмас может спросить, чего у меня еще не спрашивали отбитые поклонники Джека?»

– Что именно ты хочешь знать? – сдалась Лора в конце концов.

– Все. Начни с самого начала. Как вы с Джеком познакомились?

И Лора рассказала. О том, как вычитала о Самайнтауне из журналов и подслушала историю лаборантов в университете, которые отмечали здесь рождественский уикенд и остались в полном восторге; как решила посмотреть на город собственными глазами, авось найдет кого-то, кто сведущ в проклятиях или неполноценных превращениях в людей; как уволилась со старой работы, собрала вещи и переехала сюда одним днем, промаявшись пять часов в самолете и еще столько же в поезде. О том, как Лора просидела сутки в «Тыкве», пока не придумала познакомиться с Наташей и попросить ее свести их с Джеком, она рассказала тоже. Об идиотском «собеседовании», которое ей пришлось пройти, о снятой у Джека комнате, и о том, как он помогал ей искать первые месяцы заказы, даже уговорил Винсента Белла выделить средства из казны на несколько проектов вроде автобусных маршрутов, увеличивших туристический поток. Невольно Лора перешла к тому, как изменила Самайнтаун за какие-то четыре года, и гордость просочилась в ее голосе впервые не как яд, а как противоядие.

Она вспомнила, как ей даже вручили премию на одном из фестивалей и как Франц в шутку отнял у нее статуэтку в виде тыквы со словами «Встань и забери!». Лора поведала о ссорах, которые постоянно сотрясают Крепость, о розыгрышах над Джеком, в каждом из которых она на самом деле принимала участия не меньше, чем Франц, и о том, как ей досаждает их забота, как они вечно норовят забраться ей под кожу – не издевками и замечаниями, как все, а мерзкой добротой.

Ламмас слушал внимательно, не перебивая, и изредка направлял ее полившийся поток в то или иное русло. Интересовался, что Джек любит, какие фильмы смотрит, где гуляет и почему готовит, когда нервничает (об этом Лора проболталась нечаянно, точно так же, как и о том, что Джек частенько разбивает тыквы и идет за ними к Наташе, которая закупает их оптом за полцены). Вопросы Ламмаса казались Лоре безобидными и даже весьма посредственными для той платы, которую он ей посулил, и спустя час она даже начала получать удовольствие от беседы.

Лора выпила уже полкружки шоколада, когда он все-таки спросил нечто необычное:

– А ты знаешь, где находится Первая свеча?

– Какая-какая свеча?

– Сплетенная из семи стержней и с голубым огнем. Причем сколько лет горит, а все не уменьшается, и тепло от нее не исходит, только холод, как от свежевскопанной могилы.

– Ты про такие, как в тех тыквах? – уточнила Лора, махнув головой на оранжевых и круглых свидетелей их разговора. Тыквы с вырезанными на них рожицами, откуда лился бирюзовый свет, и которые по какому-то глупому городскому суеверию было запрещено тушить, встречались на улицах Самайнтауна всюду, и даже кафе не было исключением. Здесь они сторожили веранду, расставленные поверх широких деревянных перил, словно часть декораций, подобная стогам сена на входе или зеленому плющу, увивающему балки и крышу веранды.