Самайнтаун

«Успокойся, Джек».

Роза всегда говорила с ним мягко. Заговорила она так и сейчас. Зашептала ему из тех воспоминаний, что были Джеку гораздо дороже старых и утерянных, важнее прошлого и головы. Он схватился за сердце, содрогнувшееся от боли, будто оно впервые забилось, и выронил косу. От удара о паркет Барбара сползлась обратно в сгусток и приросла к его ступням. Джек же покачнулся, привалился спиной к ошметкам сухих листьев на стене и застыл так. Вместе с ним застыла вся остальная комната, будто бы даже время. Прошла минута, две, и гниющие листья наконец-то сползлись в Джека обратно, пропасть в нем затянулась, голубой огонь погас. Слова, сказанные ранее, показались ему такими страшными и мерзкими, что Джек промямлил – уже обычным тоном, как всегда:

– Я… г-хм… Прошу прощения. Спасибо за ужин. Доброй ночи.

А затем обогнул Ламмаса, который даже не попытался его остановить, и вылетел за дверь, толком не услышав, как тот прошептал ему вслед:

– Ах, великолепен! Вот оно. Нашел.

Там, в коридоре, Джек натолкнулся на громилу Леми, который тоже мирно пропустил его, повернувшись полубоком, а через пару поворотов опять привалился к стене, потому что не мог больше стоять. Его знобило и тошнило, хотя он никогда и ничего не ел, и потому даже облегчить желудок ему было неоткуда и нечем. Внутреннее пламя словно выжгло весь кислород из легких. Пошатываясь, Джек прошел мимо комнат и невольно подсмотрел в одну из них, приоткрытую. Девушка с темно-красными глазами расчесывала золотистую копну волос напротив зеркала, сидя вместо стула на гробу, и, заметив Джека, подмигнула. С остановками и кряхтением в конце концов он преодолел все те бесконечные повороты и коридоры, которые в его состоянии казались ему еще длиннее. Призраки оборачивались, шептались, отчитывали его за то, что он трогает сальными руками стены и картины, прислоняясь к ним. Джек бы определенно свалился на ступеньках лестницы, если бы маленькая короткостриженая медиум в белом балахоне не подскочила к нему и не взяла под локоть.

– Почему Лавандовый Дом с ним? – спросил Джек хрипло, когда она провела его к порогу. Оттуда тек зернистый свет болотных фонарей и веяло живительной прохладой – свобода от духов, Ламмаса и того чудища внутри Джека, которому он почти позволил занять его место. – Почему вы помогаете ему? Чем так плоха осень?

– Ох, осень замечательная, господин Самайн! – ответила медиум с дежурной улыбкой. – Дело вовсе не в ней. Лавандовому Дому безразлично, какое на улице время года, ведь мы все равно его не покидаем. Просто Ламмас – наш почетный гость, у него самый высокий процент по лавандовой карте лояльности!

– Почетный гость?.. Что это значит? Он часто обращается к услугам спиритизма? Кого он вызывает?

– Это конфиденциальная информация. Мы как призраки – умеем молчать. Всего хорошего, господин Самайн, – сказала медиум и вытолкнула Джека за дверь.

* * *

Титания добросовестно выполняла наказ Тыквенного Короля. Она снова чувствовала себя зверем на охоте: притаилась в зарослях шиповника и почти не двигалась все это время. Только серые глаза иногда прикрывала, чтобы посетители Лавандового Дома и обычные прохожие не заметили, как они горят и светятся сквозь жухлую листву. Очень скоро вокруг почти полностью стемнело: солнце закатилось за фиалковую крышу, подсвечивая его сзади леденцовыми оранжевыми всполохами, словно там, на заднем дворе, горел костер. Вдоль тротуаров зажглись высокие болотные фонари, мшистый зернистый свет заглушил октябрьские краски Самайнтауна.

Находиться в такое время суток вблизи вязового леса, из которого Титания когда-то пришла и где набухали лей-линии в преддверии Самайна, чтобы порваться и открыть между мирами двери, ей было неспокойно. Она старалась не оглядываться на него, боялась, что тот утянет, соблазнит хищника внутри, и острые кончики ушей невольно вздрагивали, когда где-то позади наземь ложился сорванный листок. В остальном возле Лавандового Дома царила тишина, гости входили и выходили молча. Менялись только их поступь и глаза: поступь становилась шаткой, а глаза – стеклянными и пустыми. Титания следила за каждым, но больше всего за самим домом. Она ждала Джека, тревожилась. Золотая пыльца на кончиках пальцев стала липкой от пота. Там, где она капала на землю, прорастал ядовитый терн.

Так, казалась, прошла вечность… А затем колючий, стылый ветер зашелестел ветками шиповника, взъерошил Титании волосы и потушил все четыре тыквы на крыльце. Она почувствовала сладкий запах осенней гнили, ее любимый, – и дыма, словно что-то коптит. Небо над головой стало еще темнее, и даже свет болотных огней в стеклянных фонарях потускнел.

Оскалив зубы, Титания бросилась на помощь Джеку.

Она почти пересекла дорогу под сигнал автомобиля, перерезав тому путь. Еще бы немного – и взметнулась на крыльцо, схватилась бы за ручку с навершием в виде мотылька и выбила ее. Но что-то крепко схватило Титу сзади за воротник пальто, дернуло и откинуло назад, перебросив обратно в лесополосу, да с такой силой, что она перелетела не только кусты шиповника, но и границу леса, которую поклялась никогда не нарушать.

Приземлилась Тита, однако, мягко, на ноги и ладони, прочертив ими по земле длинную черту. Полусогнутая, зажатая между высокими деревьями, как в ту самую ночь сорок лет назад, она предупреждающе зашипела, вскинул голову. В этот раз ее тоже не пускал дальше человек, но уже иной.

– Опять ты!

Херн Хантер заслонил собой дорогу и Лавандовый Дом, возвышающийся на другой ее стороне. Их двоих пожирало зарево заката. Солнце, умирая, всегда казалось Титании особенно прекрасным, и рыжие кудри Херна выглядели как его продолжение, будто очередные всполохи. Он весь сиял, куда-то подевав свое двубортное пальто и стоял в одном жилете. Несколько пуговиц были расстегнуты книзу, карминовый галстук – ослаблен, а рукава закатаны до локтей. Держался при этом Херн тоже расслабленно, будто показывал ей, что у него в мыслях нет нападать на нее. И все же Тита видела перед собой охотника, ведь только настоящему охотнику и было под силу подстеречь ее так, что она, занятая слежкой собственной, этого даже не заметила.

– Прости, что притронулся к тебе без разрешения, Королева, – произнес Херн, склонив перед ней курчавую рыжую голову. – Но если бы я этого не сделал, к тебе бы притронулись другие. С Джеком Самайном все будет в порядке, никто ему не навредит. А вот тебе…

Титания выпрямилась, обтерла испачканные в земле ладони о полы своего пальто и принялась выдергивать из него мелкий сор – веточки шиповника и листья. Хоть Херн и злил ее, пробуждал древний аппетит, она не соврала, когда сказала в Крепости, что он не представляет для них угрозы. Только интерес.

– Как ты узнал, кто я?

Голова Херна оставалась опущенной, но уголки тонких губ дернулись вверх из-под щетины.

– Спрашиваешь об этом только сейчас?

– Спрашиваю, значит, отвечай.

На самом деле ей и впрямь стоило спросить об этом раньше, но когда? Тогда, в оранжерее профессора Цингера, Титания сбежала сразу же, как сам Цингер появился, чтобы проверить, как идут дела, а случилось это буквально спустя минуту после ее знакомства с Херном. «Рад наконец-то воочию узреть Королеву фей». Титания никогда не забудет тот зябкий холодок, что пробежал от услышанного по ее спине, и то, как она выдернула свою руку из его руки. Появление профессора буквально спасло ее, и Титания тут же распрощалась с ними двумя. Ее уход был абсолютно внезапным и бестактным, чистой воды побег, но правильный, по мнению инстинктов. Ведь Джек и безопасность их семьи – приоритет. Клематисы, Ламмас, ритуалы угрожают им всем, а Херн, если все же и несет какую-то угрозу, то явно только для нее одной. Это может подождать. То, каким яростным и холодным сейчас стал осенний ветер, было для нее куда важнее собственных секретов.

Будто зная и это, ощущая зачаток схватки между ними, но не желая в нее вступать, Херн миролюбиво улыбнулся и поднял руки вверх.

– Мы уже встречались раньше, но ты, видимо, не помнишь, – произнес он вдруг. – Дубовая луна, сугробы по колено, раненый воин, сбежавший с поля брани… За ним сыпались рунические бусины и наконечники медных стрел, которыми он надеялся откупиться от богини мертвых. Вот только к нему явилась вовсе не она, а мы. Мы вместе пришли по его душу. Но я, конечно, уступил его тебе. Темная половина года ведь уже подходила к концу, это был твой последний ужин. Хотя, откровенно говоря, по праву воин должен был стать моим, ибо он узрел мою Охоту в небе раньше, чем вкусил твой терн…

Титания застыла. Ее охота длилась сотни лет, а жертвы исчислялись тысячами – конечно, она давно перестала их считать, а уж запоминать тем более. Это ведь были не почти любимые мужи, которые продолжали жить на ее коже в облике цветов, а всего лишь пища. И все-таки Херну удалось пробудить воспоминания темные, глубокие. Они заворочались где-то в глубине под толщей прожитых ей веков, и у нее перед глазами возник воин, ищущий пристанище от снегопада и еду, случайно наткнувшийся на Титанию, ищущую то же самое. Она помнила лишь это и присутствие – давящее, заполнившее собою лес, похожее на чувство, будто ты очутился в чужом доме, который считал своим. Тогда оно заставило ее вцепиться в добычу мертвой хваткой и поглотить ее быстро-быстро, чтобы не пришлось делиться. Ведь напротив кто-то ждал. Не зверь, но ветвистые рога цепляли ветви; не человек, но улыбался, глядя поверх них.