Самайнтаун

На ребрах ее ладоней темнели пятна туши и карандаша, – чтобы привести в порядок мысли, она нарисовала парочку чертежей для нового рынка взамен старых перед тем, как начать собираться, – но Лора больше не видела в отражении ни их, ни саму себя. Через зеркало она смотрела на подушку за своей спиной, где кошмары не только снились, но и жили с ней бок о бок. Они с Лорой буквально соприкасались каждый раз, как Лора переворачивалась во сне с боку на бок.

Ее коляска нерешительно подкатилась к постели, рука сунулась под наволочку и проверила – да, ее кошмар все еще там. Кинжал с круглым навершием, похожим на глаз, и с темно-серой жемчужиной в гарде, как зрачок. Он лег ей в ладонь так же просто и спокойно, как обычный карандаш, и вновь нагрелся, стоило ей задуматься о Франце.

Прямо как тогда на реке, куда он принес ее. Прямо как перед той паникой, что нахлынула на нее и заставила повелеть Францу срочно вернуть их обоих домой.

Да уж, носить кинжал повсюду с собой оказалось дурной затеей. Если в Лавандовом доме, куда она его потащила, он и впрямь мог принести пользу (ну, мало ли), то вот на прогулку она взяла его случайно, потому что не успела вытащить из кармана – Франц перехватил ее коляску прежде, чем она поднялась к себе. И там, возле реки, она совершенно о том забыла. Там ей было так хорошо… Когда они кружились вдвоем под бронзовыми листьями… Лора даже почти решила, что наконец-то обрела покой. Она забылась, а ее сердце, наоборот, вспомнило – как биться, как колотиться, как замирать. Лора никогда не переставала злиться на Франца – потому что он болтливый идиот, потому что наглый, потому что ходит за ней по пятам, как преданный щенок, и никак не может наконец возненавидеть, – но эта злость вдруг стала ощущаться совсем иначе. Будто бы и не злость вовсе; будто бы она ею на самом деле и не была никогда; будто бы Лора трогала мягкий зефир кончиками пальцев или слизывала с них остатки фруктового сока – вот так ей было приятно, когда Франц ее держал. То, что она чувствовала тогда, очень сильно походило на…

Лора не успела понять, на что именно, потому что ровно в тот миг, когда она просто допустила эту мысль, кинжал в ее кармане неожиданно напомнил о себе. А может быть, она сама о нем вспомнила. Даже если ей мерещился его голос, то опасность, которой Лора могла – хотела – подвергнуть Франца, все равно была реальной. Потребовать вернуть ее домой, вновь ощериться, замкнуться, было спасением для них обоих. Глупый вампир! Он ведь даже не подозревал, насколько сильно тот кинжал жаждал его крови и каким он горячим стал, когда Лора почти позволила ее поцеловать.

Таким же горячим он вдруг стал и сейчас.

«Убей. Убей. Убей!»

Она невольно ахнула и тут же отбросила от себя нож, будто ужалилась. Скрипучий голос из глубин древних и темных, откуда они оба происходили родом, настырно повторил:

«Убей любимого, и способность ходить навсегда твоей станет».

«Ну же, исполни свою мечту! Окропи свои прелестные белые ножки кровью, и они тотчас заходят, зашевелятся, как будто всегда такими были…»

– Франц никакой не мой любимый, – выдавила Лора и, потянувшись через кровать с коляски, снова схватила надоедливый кинжал, впившись в него ногтями так, что те побелели. Она будто пыталась причинить ножу такую же боль, какую он причинял ей одним своим существованием. – Я вообще никого не люблю! Ни Титанию… – Нож снова нагрелся в ее ладони. – Ни Джека… – И вот опять. – Ни тем более Франца! – Он раскалился так сильно, что Лоре, шипящей, стало тяжело его держать. – Никто мне не нужен! Никто! И потому ты никого из них не получишь.

Лора глянула на подушку, затем на свой усыпанный стразами клатч, тоже добытый на одной из барахолок, и, стиснув зубы, все-таки сунула в него кинжал, прямо к черному ведьминому камню, бутафорской волшебной палочке из пластмассы и губной помаде. Да, когда Лора носила нож с собой, ей было неспокойно, но когда оставляла дома, где его могли найти другие или где он сам мог найти кого-то, ей было ужас насколько страшно. Тем более, если Титания не передумала и их план остается прежним, то кинжал может ей помочь. В конце концов, против зла иногда помогает только другое зло.

– А он ведь обещал, что я смогу ему костюм на День города выбрать… Эх, врунишка.

Это было первое, что услышала Лора, когда закончила припудриваться, впервые обведя глаза розовым, а не черным, и въехала в комнату Джека, где Франц и Титания ее уже ждали. Сам Джек будто бы ждал тоже: лежал все там же и так же, вытянув руки по швам в своем алькове, но уже не под тканевым покрывалом, а под шерстяным. Очевидно, Титании было тяжело видеть, как ничего не меняется здесь, и поэтому она меняла, по крайней мере, одеяла. На подоконниках, тоже ее стараниями, стало в разы больше цветочных горшков с домашними растениями, перенесенными из лавки, которую Титания закрыла насовсем после того, как спонтанно уволилась ее помощница. Вокруг люстры, будто ажурный плафон, вился дым от благовонных палочек с амброзией.

Этот запах, как и сам дым, напомнил Лоре о спиритическом сеансе, и она поежилась, растерла выступившую под блестящими рукавами гусиную кожу, прежде чем проехать глубже в комнату и погладить маленькие декоративные тыквы с голубыми свечами внутри, стоящие в ее углах, вырезанные не очень ровно, будто бы трясущейся рукой. Раньше Джек расставлял такие по всей Крепости ко Дню города, и вместе, вчетвером, они украшали дом. Даже плели гирлянды из желудей и сухих вязовых листочков, а накануне проводили грандиозную уборку, подметали, мыли полы и стены очищающим настоем из зверобоя и лимонника… В этом году, конечно, все было по-другому. Все было неправильно и не так. Даже Барбара не бесновалась в предвкушении веселья, как обычно, а лежала так же неподвижно, как Джек, забившись в щель под его кроватью, не шевелясь и никому не отзываясь, будто бы и впрямь всего лишь тень, отброшенная стоящим в изголовье ночником.

– А я, кстати, действительно выбрал! Костюм для Джека в смысле, – снова заговорил Франц, стоя рядом с понурым видом, и махнул головой на спинку стула, где поверх таинственного черного пальто, в котором Джека принесли к двери Крепости, висел с виду непримечательный свитер крупной вязки, джинсы с коричневым ремнем и еще какие-то цепочки, браслеты. – Жаль, что он не сможет его надеть… Хотелось бы мне взглянуть на него в таком прикиде. Эй, а ты почему еще не в костюме, Тита?

А действительно, почему? Лора заметила это только сейчас, когда посмотрела на Титанию следом за Францем. Прихлебывая из фарфоровой чашки, она сидела в кресле нога на ногу в том же платье, в котором обычно копошилась в сырой земле: зеленый батист в коричневую клетку, белые рукавчики, кружевной воротничок, вышитый передник. Следы почвы виднелись на ее локтях – видимо, уже не поддавались стирке. Никаких украшений, никакой прически или макияжа на Титании не было, будто она, как Франц, решила притворяться на День города самой собой. В прошлом году она, помнится, была какой-то там египетской богиней, а в позапрошлом – цветком со смешным ободком в виде лепестков. Титания уважала Джека, а потому чтила его традиции. Она бы никогда не отказалась наряжаться тридцать первого октября, как бы глупо ни было восставать против Ламмаса в праздничном костюме. Если только…

– Я не иду на День города, – произнесла Титания, как какое-то проклятие, заставившее Лору сжаться в кресле, а Франца – стиснуть края своего плаща.

– Мы… Мы с Лорой пойдем вдвоем? – проблеял он как-то совсем уж испуганно даже по меркам своей обыкновенной лени и трусости. – Но ты говорила…

– Я говорила, что нам нужно будет отвлечь внимание Ламмаса, когда все соберутся на площади, и отвлекать его так долго, как получится. Но «мы» необязательно означает всех троих, – пояснила Тита, со звоном возвращая чашку на блюдце. Лора вдруг увидела, что там плещется вовсе не чай, а нечто янтарное, оставляющее разводы на стенках и щекочущее нос горькими травами. Вино из белладонны. Впервые ей тоже хотелось его выпить, пускай это и был яд в чистом виде. – Вы должны чем-нибудь занять Ламмаса и оставшихся его компаньонов, пока я тоже не приду на праздник.

– Что конкретно ты собираешься делать и почему именно во время самого празднества, а не, скажем, до? Сейчас? – поинтересовалась Лора раздраженно. Идея разделиться и тем самым разделить силы – причем совершенно несправедливым образом, Королева фей против калеки с бессмертным суицидником, ага! – нравилась ей ничуть не больше, чем Францу.

– День города – это не что иное, как Самайн, – ответила Титания. За окном еще светило солнце, но Лора все равно была готова поклясться, что увидела в ее больших, совиных глазах луну, круглую, зрелую и жемчужную. – Осенний праздник Колеса, Предельный День, когда заканчивается год. Ни один другой праздник не стирает границы так, как это делает Самайн, ибо то похороны природы, а на похороны принято являться всем – и мертвым, и живым. Они оставляют за собой двери нараспашку, и мне нужно в одну из них войти, дабы забрать свое по праву. Как только я это сделаю, у нас будет шанс навсегда изгнать Ламмаса из города, но очень важно, чтобы он не прознал об этом раньше. И чтобы не успел начать то, ради чего собирает всех жителей на городской площади сегодня. – Тита замолчала на секунду, и луна в ее глазах осветила умиротворенного Джека. – Чтобы он не успел начать свое жертвоприношение.

– Жертвоприношение, – повторил Франц эхом, и Лоре жутко захотелось огреть его своей волшебной палкой, чтобы он завязал с этой своей привычкой нагнетать. – Ты уверена, что Ламмас планирует именно… г-хм… это? То есть убить весь город. Ты сказала, Херн велел тебе «не ходить на День города, потому что он будет еще хуже, чем Призрачный базар». Но вдруг он имел в виду не это? А что-нибудь, ну, типа восстания, захвата власти…

– Ламмас уже нарек себя мэром, ты что, не видел листовки? – фыркнула Лора. – «Ламмасград, город вечного лета», и все такое. Жители у него уже по струнке ходят, потому что половина из них болеет, а вторая половина боится той же участи. Зачем ему еще тащить всех горожан на площадь, кроме как не на убой?