Самайнтаун

Ламмас пошатнулся.

Но устоял. Выпрямился, сделав шаг назад от Лоры, и, пока она задыхалась, будто пробежала марафон, – сердце колотилось от страха где-то в горле, – снова хмыкнул. Длинные пальцы в скомкавшейся перчатке обхватили основание ножа и без церемоний выдернули его, словно заусенец, прежде чем демонстративно уронить на землю. Из прорехи в пиджаке и на рубашке сочилась только пустота.

– Ах! Глупая, глупая Лора, – зацокал языком Ламмас. Не то чтобы Лора ожидала увидеть его кровь – в конце концов, у Джека ее тоже не было, – но то, каким невредимым он остался, вызвало у нее горькую досаду. – Ты что, влюбилась в меня? Боюсь, я неподходящий для обмена твоих ножек кандидат. Это тело умереть не может. Оно уже мертво.

Лора была уверена, что кинжал в ее сумке голоден настолько, что только вонзи его в чужую плоть – сожрет и не подавится. К сожалению, она ошиблась. Но попробовать все же стоило, ведь так? Или, может, нет…

Она успела только пискнуть, не то что запеть или действительно изобразить пылкую любовь. Последний глоток воздуха вошел в легкие со свистом, но уже не вышел: рука в перчатке сжалась на ее горле так, что о возможности вновь дышать она могла только мечтать. Зато успела почувствовать запах гнили, такой кислый и тухлый, будто воткнутый ею нож вскрыл на груди Ламмаса не плоть, а просроченные консервы. Коляска опрокинулась назад – Лора сама нечаянно толкнула кресло, когда Ламмас поднял ее одной рукой, а она принялась брыкаться, пока еще могла. Парализованные ноги, болтающиеся тяжким грузом, не были оправданием для того, чтобы покорно умирать. Коль не могла пинаться, так царапалась; коль не могла бежать, так извивалась. Не было ни шанса, ни надежды, поэтому остались только вредность и целеустремленность. Вот куда, куда Лора вообще полезла?! Будь неладна эта Титания с наказом Ламмаса отвлечь!

– Я знал, что ты выкинешь нечто подобное, – прошептал он ей, приблизив к своему изуродованному улыбкой лицу. – Знаешь, что тебя выдало? Ты впервые не стала отрицать, что все эти люди – Джек, вампир и Королева фей – твои друзья.

Где-то сзади, на вершине вала, затрещал гравий на тропе. «Спасите!» – вскричала Лора мысленно, пытаясь обернуться, и – о, чудо! – ей это удалось. Ламмас сам развернул ее лицом к семейной паре, проходящей мимо, и ослабил пальцы ровно настолько, чтобы Лора пропищала то же самое вслух:

– Спасите! Спасите!

Пара остановилась, замерла. Даже в полумраке Лору, трепещущуюся над землей, должно было быть прекрасно видно, а уж слышно и подавно. Она наконец-то смогла выдохнуть и опять вдохнуть, но на этом дары Ламмаса для нее закончились. Даже сжимая с улыбкой ее горло, он приветливо помахал жителям Самайнтауна свободной рукой, и те, переглянувшись, побежали прочь.

– Видишь? Тебе плевать на жителей Самайнтауна, – произнес Ламмас ей на ухо, мотая ее в воздухе, как одну из своих кукол. – А им плевать на тебя. Вы, люди, все такие.

– Я не человек, тупица, – выдавила Лора. Ногти ее, короткие, потому что она так и не избавилась от привычки их сгрызать, впивались в его ладонь, но не проходили сквозь велюровую перчатку. Зато опять стянули ее и обнажили неровный, безобразный шов, с кожей невероятно темной, оливковой, совсем не такой, какая была у Ламмаса на другой руке. – Я русалка, хоть и бывшая! Так что это не считается.

– Точно. Русалка… Тогда как на счет воды? Уверен, ты по ней скучаешь.

«Титания, пусть ты успеешь сделать, что хотела…»

«Джек, пусть город выживет».

«Франц… Франц, Франц, Франц!»

Лора отпустила руку Ламмаса, прекратив бесплодные попытки ее разжать, и вместо этого спрятала руку в свой кармашек. Ведьмин камень, гладкий на ощупь, чудом не выпавший до этих пор, загорелся голубым, как свечи в тыквах, мерцание которых Лора видела вдалеке, во тьме, на площади. Бирюзовые всполохи, похожие на северное сияние, разлетались из ее ладони в ночи искрами, но уже спустя минуту они освещали речное дно.

Ламмас, волоком спустив Лору к берегу, окунул ее головой в воду и держал так до тех пор, пока она не стихла.

12 Это настоящая любовь

Очевидно, что в определенных ситуациях вампир подчиняется особым условиям. В конкретном случае, о котором я вам рассказал, Миркалла, по-видимому, была ограничена именем, которое должно

было являться анаграммой ее настоящего имени. Таким образом появились имена Кармилла и Милларка [27] . Шеридан Ле Фаню «Кармилла»

«Лора, Лора, Лора!»

27

Вольный перевод.

Франц очнулся с ее именем в висках, стучащим там вместо крови, будто кто-то вышил это имя красной нитью с изнанки его лба и век. Прошла целая минута, прежде чем он наконец-то смог наскрести любые другие мысли и наконец-то пришел в себя достаточно, чтобы осмотреться по сторонам.

К цепям ему было не привыкать, но обычно они обвивали его шею, а не руки, как сейчас, и на сей раз он застегивал их на себе не сам. Сидеть на железном стуле с заведенными назад запястьями, прикованными к спинке, Францу тоже было ново, как и просыпаться где-то в подземелье, о существовании которого под Самайнтауном он прежде даже не подозревал. А это определенно было подземелье: с потолка стекала влага, и губчатые стены настолько поросли плесенью и мхом, что Франц сначала решил, будто вокруг лес. Вот только благоухало здесь не ромашками, а застоявшейся водой и стоками, как в выгребной яме. Кроме низкого длинного стола и стенда, увешанного инструментами из грез хирурга, иной мебели в комнате больше не было. Зато был арочный свод, выложенный булыжником, и чугунная решетка с прутьями толще, чем его пальцы.

– Где я? Это что, бесплатная стоматология? – спросил Франц тишину, от которой, звенящей и оглушающей, начинала пухнуть голова. Он снова попытался пошевелить этими самыми пальцами, разъединить или сдвинуть скрещенные запястья хоть на дюйм, но не добился ничего, кроме лязга сковывающих их цепей. – Эй, что я тут делаю?

Тишина не ответила. Память же собиралась по кусочкам. Вот он ведет машину, они с Лорой едут на городскую площадь, и он, поглядывая на нее через зеркало заднего вида, думает о том, как одновременно любит и ненавидит это глуповатое блестящее платье на ней, ведь, оказывается, оно просвечивает на свету, но ему надо следить за дорогой. Вот они уже на площади, и ветер несет ароматы яблок и какао с общего стола, которые перебивает кислый запах страха. Им, в свою очередь, веет от Лоры. Франц чувствует его, когда наклоняется к ней и говорит, что ему нужно ненадолго отойти. «Двадцать минут!» – обещал он ей тогда, клялся, даже божился. Он и не собирался ей лгать!

Еще в Крепости, в спальне Джека, когда Титания велела им вдвоем отвлечь Ламмаса, Францу и вправду пришлось экстренно переиграть свой план. Он по-прежнему жаждал умереть – Пресвятая Осень, хоть кто-нибудь еще в этом сомневался? – но совершенно не хотел, чтобы умирали другие. А их смерть была бы неизбежна, поддайся он содержимому того письма. Поэтому Франц рассудил так: да, он сходит на причал, куда позвала его Кармилла, чтобы наконец-то встретиться с ней, но нет, он не будет умирать прямо там и прямо сегодня. В конце концов, он протерпел же как-то полвека, значит, сможет потерпеть еще денек. Он всего лишь сходит и взглянет на Кармиллу одним глазком, дабы узнать правду о своем бессмертии, а затем выполнит свою часть плана. А вот уже потом… Словом, Франц и вправду собирался отлучиться не больше, чем на двадцать – ну, максимум тридцать, хорошо! – минут.

Но что-то пошло не так. Кто-то ждал его на пустом причале, и это определенно была не Кармилла. Существо напало сзади, едва он подошел к воде и вынул из-за пазухи письмо, чтоб его перечитать.

– Оу, – изрек Франц. – Точно. Вот теперь я вспомнил.

И опустил глаза. У него из груди, прямо между пуговицами накрахмаленной рубашки, которую он собственноручно стирал и гладил битый час, торчало острие осинового кола, воткнутого в спину и прошедшего насквозь. Сердце до сих пор болело, неспособное зажить, потому что его все еще царапали заусенцы на древке.