Самодурка
Шрифт:
– А нет никаких подробностей. Я тебе все уже рассказала.
– Ну? И кто, ты думаешь, взял кота? Эти парни?
– Не знаю. Не думаю... Надо немножко в себя прийти и хорошенько над этим поломать голову.
– Слушай, толстун, плюнь ты на все! Себе дороже... Завтра поедем на Птичку - я тебе там такого кота откопаю! Хошь мохнатого, хошь лысого, серо-буро-малинового в крапинку...
– Сам ты мохнатый! И не надо мне в крапинку. И пожалуйста, я тебя прошу - не будем об этом. Дело даже не в Ларионе... Жизнь на меня наехала, жизнь, понимаешь?! В общем, я верну его, верну и все! Я так решила.
– Толстунчик, как-то
– Какой Саратов, какое строительство?
– Саратов - это город такой. А строительство - крупное. Есть там один директор авиазавода... молодой и активный. Он строит коттеджи по особой технологии - у них очень низкая себестоимость, а я свожу его с моими американцами, они готовы вложиться... И ещё с этим саратовским Василием могут кое-какие выгодные нефтяные делишки нарисоваться - Руслан тут на днях купил восемь тысяч тонн мазута... Да ты не слушаешь?
– Извини. Действительно засыпаю...
– Надя вдруг почувствовала, что в ней нарастает глухое смутное раздражение.
– Только позвони Марготе - она вчера чуть телефон не оборвала: где ты, да что... На вокзал ночью ехать хотела. Я отговорил.
– Почему?
– Но это ж бессмысленно! Если ты не в поезде и не дома, то уж точно не сидишь на вокзале...
– Да, логично.
Надя вдруг поняла, что их вечер как-то разом скорчился и угас, не успев разгореться. Ей стало тоскливо. Вот и встретил, вот и отогрел! А она-то дура так надеялась...
– Володь, я что-то не пойму: при чем тут эти твои дела и мой кот?
– Не твой, а наш.
– Нет мой - ты от него только что отказался.
– Толст, ты устала, пойдем я тебя уложу.
– Нет уж постой! Зачем ты мне начал петь про тонны сахара и мазута? Это я решила вернуть кота, при чем тут ты? Я, понимаешь? И занимайся на здоровье мазутом!
– Надь!
– он взглянул на неё снисходительно.
– Ясно ведь, что всю эту историю придется расхлебывать мне.
Надя резко поднялась и запахнула полы халата.
– Ошибаешься! Это мое дело. Только мое. И оно никого, кроме меня не касается. Это моя жизнь в конце концов!
Помрачнев, она быстро прошла в спальню, забралась под одеяло, подоткнула его с всех сторон, соорудив себе некое подобие норки, пододвинула к себе телефон, набрала номер.
– Але!
– простуженный и детски-капризный Марготин голос.
– Привет, я тут!
– Господи Боже, как же ты всех напугала, Надюшка! Что случилось? Я уж и не знаю, что делать, все больницы обзвонила...
– Потом расскажу - засыпаю. По-быстрому, в двух словах - что в театре?
– Что-что... "Баядерка" на выходе, генеральную на десятое января назначили. Маня ходит гоголем - не подойти... Еще бы, самого Бахуса зацепила, он от неё просто балдеет, на репетициях едва слезу не пускает от восторга: "Машенька, молодец, девочка!" Вечно косой - несет от него...
– Слушай, что ты плетешь - это ж не новость. Что нового-то?
– А это я тебе на сладкое приберегла.! На десерт! Гость из Германщины на нас обвалился. То ли министерство, то ли СТД сосватали... Прошибли-таки
Бахуса! Чтоб, значит, театр не стух окончательно под его гениальным руководством.– Что за птица?
– Да, какой-то Петер Харер. В "Гранд Опера" перенес "Сон" Ноймайера, а это вам не козявки кушать!
– А сам-то что ставил?
– "Щелкунчик" в Праге, "Ромео" в Берлине, потом что-то бессюжетное на музыку Шенберга. Еще, кажется, что-то по Гофману... "История..." Забыла! В общем, история кого-то - так спектакль называется - это он тоже в Берлине поставил.
– Не густо. А что он у нас будет делать - с Бахусом по сцене под ручку бродить?
– Не знаю, Кошка! Он это скрывает. Пока... Завтра как раз сбор труппы - ты вовремя подоспела - его нам как раз представлять будут. Европейская птица. Дрица! Гоп-ца-ца. Ха! В общем, съедим с потрохами...
– Слушай, сколько можно всех поедать? По-моему, у вас уже явное несварение. Ох, тошно мне!
– Ба! Какие мы нежные! И что это за "у вас" такое, а? Будто ты, Кошка, ангел небесный... Забыла как весной Панову заклевывала? Та до сих пор от тебя шарахается.
– Ну ладно тебе, - слова Марготы почему-то развеселили её, Надя расцвела в улыбке.
– Ку-ку, до завтра! Дай человеку поспать.
– Да, спи на здоровье, кто тебе не дает?
– Ты! Ты меня рассмешила и спугнула сон. А твоя Панова сама меня достала - не надо было лезть в душу со своим вечным занудством. Ты ж её знаешь...
– Да уж, от неё мухи дохнут. Ладно, спи. Завтра как обычно в одиннадцать класс, а в два сбор труппы.
– А репетиции?
– "Баядерка". В двенадцать - картина "Теней", в три - солисты. Вроде все. Ты в "Тенях" занята?
– Вообще-то, у меня сольная вариация в "Тенях". Вторая. Но, сама знаешь, когда ты две недели в поездке... Не в курсе, кто репетировал вместо меня?
– Кажется... да, точно, Кузина. И между прочим неплохо! Так что подсуетись...
– Слушай, отстань! Все, я сплю. Спасибо, Марго, что утешила... Целую. Да, знаешь, а я ведь соскучилась!
– Вот. Наконец-то дождалась от любимой подруги. Ну спи, Кошка! Целую. Пока...
Надя повесила трубку. Дверь приоткрылась, на пороге возник Володя, снова в пальто.
– Ты не спишь? Я в аэропорт. Джон прилетает - надо встретить. Вернусь утром - сама знаешь: пока в гостиницу его вставлю, то да се... Он же, покудова все про свою распрекрасную американскую жизнь не расскажет - не выпустит! Спи, толстый.
– Ты же выпил. Права отберут.
– А я кофейных зерен нажевался. Ну, пока! Не захожу - я в ботинках. Целую...
Он чмокнул воздух, осторожненько прикрыл дверь.
Сон как рукой сняло!
5
Надя встала, накинула шелковый халатик - в спальне было очень тепло топили вовсю, несмотря на оттепель.
Ой, что-то нехорошо у нас с Володькой... Не пойму, - терзалась она, расхаживая из угла в угол, - я ведь только-только приехала, в такую передрягу попала, а он... Так ждала встречи, так на него надеялась! И он же не слепой - видит, что я на взводе... Неужели кто-то другой не мог Джона встретить? Та же Валька - она ж на машине. Ох, Надюха, кажется, ты опять раскисаешь. Не ной! У тебя мужик делом занят, соломку в клювике тащит гнездышко устилать. Ну, хочет он разбогатеть, так что ж тут плохого...