Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Самоучки

Уткин Антон Александрович

Шрифт:

— Только красный, сынок, — сообщила она, — красный. Посмотри, какой — красный. — Она откинула газету, и мы увидели пучок широких листьев, среди которых пропадали тугие зеленые головки, и я никак не мог понять, откуда известно, что тюльпаны будут “красный”.

Паша пересчитал стебли, встряхнул букет, проверяя на прочность тугие зеленоватые у оснований головки, помычал и добавил еще мелкую бумажку. Женщина спрятала деньги куда — то в завалы груди.

— На счастье, — услышали мы непременную торговую присказку.

Паша трижды сплюнул, недружелюбно покосившись на удалявшуюся торговку, и подвел итог:

— Вот эти будут стоять.

— Если

распустятся, — зачем — то сказал я.

— Куда денутся? — сказал он и еще раз придирчиво осмотрел букет.

В театре царила невиданная суматоха. Я вспомнил, что в переулке ждала карета “Скорой помощи”, и перед глазами возник шофер в клетчатой кепке, прикрывшийся газетным разворотом. Дверь в зал была открыта, зрители стояли группами и переговаривались с озабоченными лицами, тут же, смешавшись с ними, топтались актеры в до боли знакомых костюмах. На двух сдвинутых столах лежала наша Ксюша, и над ней колдовал, склонив плешивую круглую голову, серьезный, мрачный доктор с круглыми, как у пойманной рыбы, выпученными глазами.

Мы протиснулись поближе и уставились в бледное ее лицо. Вокруг царила тревожная тишина, словно прелюдия новых несчастий. Переговаривались напряженным шепотом, и я слышал, как одна претенциозно одетая дама безнадежных лет для тех целей, которые преследовал ее наряд, поясняла другой, видимо подруге:

— Передозировка, Нитуля, это когда наркотика слишком много. Но здесь не в этом дело.

— Что это такое? — не понимала та.

— Что — то вроде отравления.

Какой — то парень, стоявший возле, недружелюбно покосился на подруг.

— Какая же это передозировка? — пробурчал он оскорбленно. — Уж не говорите, если не знаете.

Где — то рядом несколько раз чиркнула спичка, и потянуло табачным дымом.

— Перестаньте курить, — не оборачиваясь тут же сказал доктор.

Произошло короткое волнение, в результате которого сигарета была потушена. Послышались шики и смешки, а откуда — то из коридоров прибывали, оповещенные, новые зрители.

— Алекс, Алекс, — весьма театрально звал ее какой — то юноша, может быть, влюбленный, а может быть, просто поклонник, хотя, видимо, все поклонники влюблены хронически и сами не знают, как отделить одну от другой две вялые страсти. Юноша носил длинные волосы, забранные в косичку, и почему — то держал свою косичку в кулаке, заведя правую руку за голову.

Режиссер Настя стояла сбоку и смотрела на него не мигая. Павел тоже взглянул на юношу ревниво и презрительно.

— Алекс, Алекс, — бормотал юноша, повернувшись к Насте. Косичка его тряслась.

— А может… — не очень уверенно предположила она неизвестно что, отошла в угол и заплакала. Прибежала какая — то девчушка в чешках, заглянула, сказала “ой” и выскочила.

Через пару минут Ксюшу вынесли на носилках. Рядом семенил санитар и в поднятой руке высоко держал колбу капельницы.

Паша положил букет на освободившийся стол. Там же на столе лежала упаковка от лекарства. Он поднял ее и с интересом разглядывал, потом бросил в урну.

— Эх, ребята, ребята, — с досадой сказал врач, не обращаясь ни к кому в отдельности, — куда же вы смотрите?

Мимо нас, опустив лицо, проскользнула санитарка. Врач, присев к столу и сдвинув букет, быстро и размашисто что — то писал в тетради, похожей на амбулаторную карту. Его рассеянный взгляд зацепился за фотографический портрет Станиславского в узкой латунной рамке и повис на нем. Он махнул рукой, перехватил свой металлический чемоданчик и стал

спускаться по лестнице. Паша вдруг подошел к урне, вытащил упаковку и еще раз ее осмотрел — с той стороны, где выбит номер партии.

— Надо же, — усмехнулся он с непонятной мне гордостью, — моим травятся.

Через пару минут мы все оказались внизу. Павел стоял у самых дверей, которые были распахнуты настежь и прижаты обломком кирпича, чтобы прошли носилки, и страдальчески смотрел на улицу. Кончик его начищенного ботинка обдала розовая пыльца кирпичной крошки, и кафельная плитка пола была утоптана слабо — багряными очертаниями следов.

— Родителям надо позвонить, — сказал я.

— Да сказали, звонили уже, — проговорила Настя, поежилась и задрожала плечами.

Мы отправились вслед за машиной “Скорой помощи”, около Каменного моста потеряли ее из виду, потом нагнали на Люсиновской и к больнице приехали первыми.

— Чего теперь делать — то? — спросил Павел, когда носилки с Ксенией внесли в здание.

— Переживать, — сказал я.

— Не уходи, — попросил Павел. — Посидим. Что — то мне не по себе.

Мы выехали из переулка на Суворовский, проехали надломленными бульварами и в поисках ночного магазина свернули на Тверскую. Прохожих было уже мало, закрытые магазины высвечивали тусклыми витринами, зато вдоль улицы и в переулках, как тараканы в дурно устроенном доме, гнездовьями стояли проститутки. Их крашеные волосы желтели в темноте.

Было промозгло и сыро, хрипло свистящие машины шумно бросали на тротуар ровные фонтаны бурой воды, похожие на вывороченную плугом землю, и они медленно сползали по коническим основаниям фонарей. Фонари, как погубленные цветы, устало созерцали жизнь улицы, роняя продолговатые головки ламп с высоты стройных металлических стеблей. К обочине привалился милицейский автобус, набитый, точно бродячими собаками, молодыми женщинами всех мастей. Двери его были открыты, внутри было темно и тихо. Рядом стоял огромный белый плоский “ford” с синей полосой по борту и тремя мигалками на крыше и прогуливался сержант в бронежилете и с автоматом.

— Да ничего не будет, — сказал вдруг Павел. — Вон, Юра этот с гера слезал — целую пачку сожрал. Только потек весь, и всех делов. — В его голосе сквозила нарочитая беспечность, и чувствовалось, что сам он хорошо это понимал.

Когда мы выходили из магазина, нам пришлось обойти девушку, извивавшуюся в руках милиционеров. Двое тащили ее за руки, а она оседала всем телом и терлась задом об асфальт. Около метался щуплый капитан с рацией и распоряжался, размахивая свободной рукой. Прохожие испуганно шарахались и жались к стене дома, где был книжный магазин, и стремились поскорее миновать это действо. Книги, установленные в витрине на наклонных полочках, названиями наружу, лежали будто в шезлонгах, лениво поглядывая, что делается на свежем воздухе. Одна из них называлась так: “Жизнь и нравы насекомых”.

К нам прибилась какая — то девушка — она подошла откуда — то сзади и втиснулась между мной и Пашей, судорожно вцепившись нам под локти холодными руками. Ее тень на блестящем асфальте соединилась с нашими под зыбкими штрихами мокрых отражений.

— Можно я с вами здесь пройду до угла? — забормотала она, стреляя глазами по сторонам — туда, где молодую женщину уже несли на руках, ловя ее брыкающиеся полные ноги.

— Сережа — а! — закричала та визгливо, и крик закружился и погиб в стремительном свисте несущихся мимо машин.

Поделиться с друзьями: