Самой не верится

И Зинаида сказала самой себе: «Эх, была, не была!». Но, припоминая, вернее не забывая причину своего одиночества, решилась снять очки перед Гусейном.

– Гусейн, я имею дефект. Он называется косоглазие. Это тебя, наверное, смутит.

Гусейн удивился:

– Зина, если ты будешь в своём белом халате, меня ничто не остановит.

– И всё же, – настойчиво произнесла женщина и сняла очки. Гусейн посмотрел ей в глаза и рассмеялся по-доброму.

– Ты чего? – обиделась Зина.

Но Гусейн успокоил:

– У нас котик дома был, точно такие глаза. Очень мама его любила. Я тоже любил.

И он поцеловал её мягкими губами. Потом добавил:

– Ты, Зина, халат только надевай белый.

В дневник Зина стеснялась записывать подробности встреч. Если в детстве она боялась, что мать прочтёт, то сейчас дело приняло иной оборот – подрастала дочка. Майя.

Когда однажды Гусейн увидел в универмаге Зину с дочкой, он отметил то, как женщина трепетно относится к девочке. Нет, она не баловала её, не шла у неё на поводу, не потакала прихотям, скупая всё, на что положил ребёнок глаз. Она обращалась с девочкой, как с хрупким сосудом. Девочка была скуластая и с глазами аж до висков. Сущая стрекоза.

Гусейн подошёл к Зинаиде сзади и шепнул на ушко:

– Зина, ты вечером придёшь?

Зина вздрогнула, но не обернулась. Сначала она сказала девочке:

– Теперь мы заслужили мороженое, пойдем, купим и наедимся до отвала.

Потом, словно внезапно увидела Гусейна, охнула и кивнула, посмотрев на дочь:

– Познакомься, дочка, это дядя Гусейн.

Девочка открыто улыбнулась своим большим ртом и сказала:

– Здравствуйте, дядя Гусейн.

Мужчина присел перед ребёнком:

– И как же зовут тебя?

Девочка спряталась за мать и оттуда сказала:

– Майя.

Скорее всего, её напугали тёмный цвет кожи, большущий нос и торчащие усищи кавказца.

А тот рассмеялся:

– Майя? Ты в мае, что ли, родилась?

Зина укоризненно посмотрела на ухажёра:

– Не смущайте, дядя Гусейн, мою Майю.

С того дня Гусейн перестал звать Зину по имени, а называл исключительно Майской розой.

Зине понравилось, и она, в свою очередь, стала звать дочь Майской розочкой. Она называла её не только так, но всегда очень нежно и ласково.

Познав внимание мужчины, став желанной и отдавая страсть взамен, Зинаида после пятидесяти каждой клеточкой ощущала, сколько было ею упущено в жизни. Как оказалось, косоглазие её невозможно было исправить хирургическим путём, и она просто влюбилась в очки. У неё теперь стало очень много оправ с перламутровыми стёклышками. Да, не с линзами, а именно со стёклышками. Природа так поиграла с ней – отняла красивые глаза, но взамен подарила стопроцентное зрение до самой старости.

До глубокой старости Зинаида, к сожалению, не дожила. Как-то почувствовала себя плохо, выпила обезболивающее, думала, что к утру оклемается. Не получилось. Несколько дней чуть ли не ползком передвигалась по квартире. Она была в то время в отпуске, решила больничный лист не брать. Как потом не верить про сапожника без сапог? Когда обратилась в больницу, сразу направили на анализы, потом в другую клинику. Стремительно понеслись часы, дни, недели, и Зина поняла, что нужно торопиться.

У неё не было времени на раздумья. Однажды, после очередной химиотерапии, она посмотрелась в зеркало, пригладила сильно поредевшие волосы и хотела заплакать. Но на слёзы не было сил. Тогда она позвала Майю и попросила достать из кладовки дневники.

Майя очень переживала за мать, но при ней старалась бодриться. Вот и сейчас улыбнулась:

– О! Да ты мемуары писала? Сейчас почитаем.

Она открыла дверь одной из кладовок, какие имеются в «сталинках», принесла стульчик, встав на который потянулась к самой верхней полке. Достала чёрную клеёнчатую сумку, с трудом опустила на пол:

– Вот это тяжесть!

Расстегнула молнию, подняла край махрового полотенца, прикрывающего содержимое, и присвистнула:

– Мам, это ты когда?

Зине внезапно стало трудно дышать, она протянула руку за стаканом с водой, но не достала до него.

Майя бросилась к матери, дала напиться и села рядом:

– Мам, ты чего? Давай, не хандри. Надо верить в чудеса.

Зина почувствовала, что надо торопиться ещё больше и сказала:

– Майечка, всё, что я сейчас скажу тебе, это не бред больного человека. Это сущая правда. Потом возьми дневники, прочитай. Они пронумерованы. Может, конечно, тебе будет неинтересно, но то, что касается тебя, прочти обязательно.

Майя вытянулась, как струна, кивнула. А Зинаида продолжала:

– Там есть адрес твоего отца. Он жив-здоров, и даже не женат. Кажется, у него и детей нет.

Майя не выдержала и перебила:

– Мама, так он жив?

Мать слабо махнула рукой:

– Тише. Говори тише. Не перебивай.

Говорить она смогла недолго, потом ощутила спазмы в горле и замолчала. Так и не произнесла ни слова за те два дня, что ей оставалось жить. Перед самой кончиной только заговорила. Лежала серая, худая, равнодушная. Над её кроватью на стене висел прикреплённый листок ватмана с нарисованной розой, приклеенным отрывным листком календаря «1 мая», означавшим, по всей видимости, что роза эта майская. Вокруг розы были нарисованы Зина, Майя и Гусейн. Не очень похоже, но догадаться можно было. Этот плакат Гусейн сам нарисовал ей перед отъездом в Баку.

Однажды пришла пора ему возвращаться на родину. Зинаида заранее готовилась к разлуке, сократила встречи до минимума, а Гусейн, как восемнадцатилетний парнишка, впервые влюбившийся, караулил её у подъезда, встречал с работы. «Майская роза моя», – шептал он ей в тиши, и она цвела.

Когда уехал Гусейн, всё изменилось. Даже погода стала не такой солнечной. Первый год Зинаида прожила как во сне.

Всё мечтала, что однажды он позвонит в дверь и скажет:

– Я вернулся. Навсегда.

Но чуда не произошло, дни без него тянулись медленно. Тяжело было. Очень тяжело.

Зинаида носила на шее цепочку, что подарил Гусейн, и ни на минуту не забывала о нём. Цепочка была длинной, на ней висело маленькое сердечко.

Гусейн тогда сказал:

– Это моё сердце. Оно, Майская роза, будет рядом с твоим. Потом хитро улыбнулся:

– Но немножко не рядом, а между них, – и ладонями примял белые груди.

Не забывая Гусейна, ожидая его каждую минуту, Зинаида всегда была «при параде». Это настолько вошло в привычку, что и лёжа на смертном одре, она светилась чистотой, была причёсана, а на голове был повязан платочек, один из тех, что подарил Гусейн. Постельное бельё у неё было в розах, и на могилу потом Майя приносила ей только розы.

За те два дня, что Зинаида ещё была жива, Майя успела перечитать почти все дневники. Услышав от матери, что её мама – совсем другая женщина, Майя запаниковала. Ей показалось, что мать бредит, что просто насмотрелась бразильских сериалов. Или индийских.

Майя вспомнила, что было время, и они с подружкой увлеклись индийскими фильмами. Не раз Майя делилась с матерью впечатлениями. И часто, даже слишком часто, мечтала, что вот было бы классно, если б у нее была сестра-близнец, которая сейчас бы нашлась. Она представляла, как они надели бы одинаковые юбки, блузки, сделали одинаковые стрижки. Майе казалось, что мать без интереса слушает её фантазии, но дневники рассказали, каких трудов Зинаиде стоило не выдать себя. После таких разговоров с дочерью она сходила с ума, проклиная тот день и себя, что сразу не заметила второго ребенка. А вдруг можно было спасти? Ей так хотелось крикнуть: «Да, был у тебя брат, был! Ты не одна родилась». Но не кричала. Возможно, вот эти все «битвы внутри себя» – так их называла в дневниках Зинаида – трансформировались потом в ту самую страшную болезнь, унёсшую её в считанные месяцы.