Самой не верится

В школе Зина училась прилежно, но в активистах не была. Первыми в классе были красивые мальчики и девочки. А Зинка была косая, поэтому ей было не положено, так считала сама Зинка. В первый класс она пошла одна, так как мама как раз лежала с покалеченной ногой, а бабушка Варя работала. Но бабушка Варя нарвала ей красивый пышный букет, и Зина могла им закрывать лицо, пока шла линейка. Почти всех будущих одноклассников она знала, потому что жили они рядом, ходили в один детсад, но Зине всё равно хотелось начать новую жизнь. Она верила, что в школе её не будут так сильно обзывать и прогонять, как в садике. Но чуда не случилось. Всё повторилось.

После уроков Зина каждый раз шла в фельдшерский пункт, учила уроки с бабушкой Варей, а потом плелась домой, где её ждали тычки и затрещины.

У бабушки Вари был муж, взрослый сын и двое внуков, поэтому встречалась с ней девочка только в фельдшерском пункте. Зине очень нравился запах лекарств, белые шкафчики, колпак и халат. Бабушка Варя даже показывала ей, как правильно делать уколы. Только она говорила не «делать», а «ставить». И Зина стала так же говорить.

В фельдшерском пункте после бабушки Вари стала работать женщина, с которой Зина, как ни пыталась, подружиться не смогла. Женщина её попросту игнорировала. В конце концов, заявила:

– Не ходи сюда, коли здоровая. Сюда больные ходят.

Увидев обиженное лицо девочки, добавила:

– Ты с Варварой Ивановной дружила, а со мной не будет дружбы. Вырастешь, выучишься, вот приходи и работай тут, мне через пять лет на пенсию идти.

Зина окончила девять классов, выучилась на фельдшера, вернулась к матери. И тут приехал работать к ним новый агроном. Одноглазый. Не совсем одноглазый, глаза было два, но на левом бельмо.

Агроному сразу народная молва донесла, что есть тут косая одна, под стать ему. Агроном, естественно, захотел себе в жены красавицу или хотя бы девушку без уродства, но таковые разбегались при виде него. Мужское начало брало своё, и он пришёл к Зинаидиной матери свататься. Та и Зинку не спросила, сразу налила борща новоявленному жениху, стакан самогону, сама присела, с ним выпила. Так что когда Зинка пришла с работы, вопрос уже был решён. Зинка засмущалась. А мать выключила свет и сказала:

– Ничего, в темноте не видно.

Агроном, которого звали Брониславом, оказался ласковым, как телок. Это несоответствие внешности и характера поначалу поражало Зинку. Бывало, выпучит он свой белый глаз, она голову в плечи втянет, а он ей:

– Медовая моя, пчёлка моя, иди сюда.

Выпивал редко, но если напьётся, то не засыпал, пока не умается. Чтобы умаяться, ему нужно было погонять Зинку. Да не просто погонять, а побить и пообзывать. И откуда что бралось? «Медовая» в одночасье превращалась в «косую тварь» и была вынуждена ночевать на поленнице дров. Поначалу пробовала отсидеться в фельдшерском пункте, но Бронислав повыбивал окна и выломал дверь. Зина после того случая не стала укрываться на работе.

Когда его не стало, она даже вздохнула. Он тогда не вернулся с рыбалки. Точно как отец однажды. Омутов было много на реке, все знали, но рыбачили, надеясь на авось. Немало мужиков сгинуло в водах. Кого-то так и не нашли. Поначалу Зина вздрагивала от шагов – вдруг вернулся? Но когда через неделю тело выловили, поняла окончательно, что с этого дня можно жить спокойно.

Не получилось у них с ребёночком, а теперь уж Зина и вовсе ни на что не надеялась. Приезжал иногда молдаванин один, у него «магазин на колёсах» был, на постой его Зина пускала. Но никак не хотел он с ней никаких отношений. Она даже попросила его, мол, ради ребёночка, давай переспим. И денег пообещала дать. Но тот отказался.

А денег у Зины скопилось немало. Куда ей деньги- то? Весной – осенью в одном и том же плащике, в синем платочке, который напоминал бабушку Варю, да в сапогах резиновых. Зимой в драповом пальто с цигейковым воротником и в штапельных платьях летом. Вот и все наряды.

Сама-то Зина видела в зеркале, что фигура у неё красивая, как у старшеклассницы, грудь высокая, ноги длинные, щиколотки тонкие. Но кто-то это замечает разве? Бабы в бане только и смотрели, да им всё равно, ведь конкурентка из Зинки косой никакая.

Когда Зине сорок пять исполнилось, она собралась впервые на море поехать. Никогда моря не видевшая, решилась. Чемодан купила, и даже купальник. Ждала конца мая. Тут случилось то, что перевернуло жизнь Зинаиды с ног на голову.

Прибежал к ней как-то аккурат в день рождения Ленина шофёр Арсений. Зина открыла ему дверь, а на том лица нет. Объяснил, что к чему, махая руками. Схватила Зина чемоданчик и сумку-рюкзак, да и поспешила вслед за Арсением.

Зина не сильно волновалась, хотя подняли её с постели, к тому же пришлось хлюпать по квакающей жиже. Она привычна была к такой работе. Оренбургский платок, оставшийся от матери – уже рыхлый, кое-где с проплешинами – согревал её плечи. Этот платок, который всегда лежал на «тревожном чемоданчике», она накинула поверх плаща. Когда вдалеке показалась машина, Арсений припустил почти бегом, Зина за ним еле поспевала. Ходу от её дома было минут десять в хорошую погоду, но по раскисшей дороге ушло почти полчаса. Приближаясь к машине, Зина вздрогнула, услышав писк. Её чуткое ухо мгновенно распознало, что это не полевая зверушка, а человек.

Арсений включил фонарь, чтобы осветить Зине салон уазика. Зинаида, определив прикосновением к шее женщины, что та мертва, открыла свой чемоданчик, откинула тряпицы, лежавшие сверху, плеснула спирт на руки, подхватила дитя, завернула младенца в ветошь, затем в шаль и бросилась назад, к дому. Арсению крикнула на ходу: «Мамка скончалась. Беги, вызывай трактор, тяни к моему дому, там я встречу, поедем, оформим, вызовем, кого надо».

Арсений Акимыч был мужиком послушным. Старый уже, маленько подслеповатый. Очень боялся, что при очередном медосмотре снимут его с машины. А кроме как шоферить, ничего не умел. Он совсем растерялся, потому что получалось, что бабу эту беременную взялся везти на свою беду. Ещё и выпивал накануне.

Шофёр побежал к трактористу Макарычу. Тот валялся пьяный в сенях, жена со свежей ссадиной на скуле развела руками:

– Напился, сволочь. Фашист проклятый.

Арсений взвыл:

– Баба у меня в машине, надо к Зинке косой срочно.

Жена Макарыча в сердцах крикнула:

– Так бери трактор да сам вытаскивай своего «крокодила»!

И пошла в дом, шепча что-то типа «алкаши проклятые и гады».

Ключ торчал в замке зажигания. Арсений, матерясь, вскарабкался в кабину и поехал в поле.

Пока он в одиночку ковырялся с машиной, прикрепляя трос, осторожно вытягивая авто без водителя из грязи, в которой оно увязло, Зинаиду охватила подлая мысль – украсть этого ребёнка. Девочка была маленькая, до двух килограммов с виду не дотягивала, но гармонично сформированная, с виду здоровенькая. Приготовила Зина смесь, которую ей приходилось неоднократно готовить по работе и для соседских ребятишек, покормила дитё и стала ждать Акимыча. Малышка уснула, спеленатая в чистое и укрытая всё тем же оренбургским платком, в котором была принесена в дом. Под полом заскреблась мышь. Зина хотела топнуть ногой, чтобы спугнуть, но не стала. Уж больно сладко спала крошка. Полоска света упала на личико, и Зина почувствовала, как зависть, словно чёрный туман, обволакивает её. Зависть, что у кого-то будет этот ребёнок, а не у неё. Да, не у матери. Но у отца, бабки, тётки. Почему не у неё? За что ей это?

Зинаида увидела свет фар, накинула плащ и вышла навстречу Арсению. Тот, вытащив машину, бросил трактор на краю поля и ехал на своём уазике с мёртвой женщиной внутри салона. Зинаида запрыгнула на сиденье рядом с водителем:

– В пункт давай.

По пути в фельдшерско-акушерский пункт Арсений последними словами крыл Макарыча, пьющего беспробудно. Между матами он вкратце поведал Зине сегодняшние подробности про пьяного тракториста, поясняя причину долгого своего отсутствия.

Звеня связкой ключей, она открыла дверь и деловито прошла, почти пробежала внутрь. Выкатила каталку: