Самой не верится

Не буду больше углубляться в тему «свекровь – тёща», вы и так уже поняли, что я хоть и обычная женщина и у меня есть свои тараканы в голове, я просто люблю свою семью. Когда я впервые услышала, что цветок ромашки – символ семьи, любви и верности, я полюбила эти цветы ещё больше. Никто не знает, но между страниц одной из книг, стоящих на верхней полке в большом шкафу, хранится ромашка из букетика, который папа однажды нарвал для мамы. Случайным образом одна ромашка была изъята мной в качестве временной закладки. Много лет спустя она растрогала меня до слёз, ведь её касались ладони моих родителей. Они любили друг друга. Берегли друг друга. Благодаря им появились на свет мы с Валерой, потом наши дети, внуки. Как белые лепестки ромашки вокруг солнечной серединки, так и мы все стоим, взявшись за руки, а наша солнечная серединка – это любовь. Я давно плотно приклеила цветок ромашки на картонку, прикрыла плёнкой, чтобы не рассыпался. В общем, ещё и сентиментальная я. Люблю жизнь. Любовь к жизни я особенно остро ощутила, когда не стало Вити, моего мужа. Очень долго потом, да и до сих пор, когда вижу что-то красивое или просто интересное, в голове мгновенно вспыхивает только одно: «Вот бы Витя увидел тоже. Не успел…». И так меня это «не успел» подстегивает, что хочется успеть. Успеть увидеть, познать, передать опыт.

Время летит быстро. Кажется, что совсем недавно была школьницей, потом студенткой медучилища, невестой, молодой мамой, и вот уже тёща, бабушка и снова пройдена стадия молодой невесты.

Егор Андреевич даже новую книгу свою решил так назвать. Вернее, немного иначе – «Немолодая невеста». Он сейчас пишет про наши отношения, но с долей мистики. «После книги про бабушку будет книга про бабушку и дедушку», – смеюсь я. Но ему не говорю, чтобы не бередить раны – он ведь стать дедушкой не успел.

Чуть позже Егор Андреич передумал и дал рабочее название роману «Поздний диагноз». Мы и вправду словно подхватили вирус, который диагностировали не сразу. Гораздо позже, когда мы прожили вместе не один месяц, в разговорах стали всплывать подробности, которые мы поначалу не заметили. Во-первых, Егор Андреевич у меня сразу вызвал доверие и я у него вызвала ответную симпатию. Во-вторых, я о нём думала, хоть и редко. Он думал обо мне. Думал гораздо чаще, ведь жил в моём доме. Смеясь, он делился, что увидев непорядок, про себя восклицал: «Хозяйка прибьёт меня!» – и прилагал усилия, чтобы эту «бяку» ликвидировать.

Слово «бяка» он всегда держал под рукой, и держит по сей день. Я, не использующая никогда это слово раньше, бесилась, если честно. Но потом привыкла настолько, что однажды, увидев противного жёлтого жука на листе смородинового куста, забежала в дом с криком:

– Егор Андреич, иди, посмотри, что за бяка там на смородине.

Егор Андреич сходил, конечно, посмотрел. Естественно, никого уже на листике не было. Зато он, обернувшись ко мне (я-то ведь шла следом, чтобы показать куст с «бякой»), рассмеялся:

– Ну, всё, моя. На все сто.

Прижал меня к себе своими музыкальными руками и повторил:

– Моя, – заглянул в глаза и добавил:

– Бяку мою удочерила.

Я кивнула и теснее прильнула к нему. А он руки не убрал.

Почему я говорю, что у него музыкальные руки? Я их так сразу определила. Помню, как в юности впервые увидела на экране руки актёра Станислава Любшина крупным планом. Они поразили меня своей пластичностью и красотой. Его пальцы были созданы природой, чтобы ими любовались. «Музыкальные», – подумалось мне. Больше я ни у кого таких рук не видела. И когда при первой встрече с Егором Андреевичем бросила взгляд на его ладони, даже вздрогнула. Музыкальные. Я долго стеснялась ему об этом сказать, а когда сказала, он даже удивился. Рассматривал кисти рук, качал головой. Не замечал. Сказал, что никто до меня не замечал.

Мы с ним сошлись не сразу. И в мыслях такого не было. Он снимал мой дом, который был выставлен на продажу. Дом не брали, и Егор Андреич жил в нём, пока однажды не нашлась семья северян, располагающих значительной суммой. Они собрались в Калининград в сентябре, поехала и я. Для меня это было очень неудобно, так как меня пригласили на работу. Снова в мою любимую детскую поликлинику. Посидев дома на пенсии и дорастив Владика почти до семи лет, я немного устала от домашних рутинных дел. Понимая, что Владику пора становиться самостоятельным, и посоветовавшись с родными, я решила выйти на работу. И вот тут как раз выяснилось, что начать работать первого сентября я не смогу, ведь надо ехать в Калининград. Сгорая от стыда, я пришла к заведующей и сказала:

– Я понимаю, что подвожу вас, Галина Георгиевна, но мне нужно срочно уехать. Я, честное слово, не обижусь, если вы после этого не возьмёте меня работать.

Галина Георгиевна, конечно, сильно расстроилась, а если быть точнее, сделала недовольное лицо. Если бы она в тот момент знала, что я не выйду на работу вообще, наверное, грохнула бы кулаком по столу. Она очень уж строгая. «Тигрица наша» – так называет её рабочий Захарыч. Фамилия у Галины Георгиевны – Тиранян, поэтому прозвище «Тигрица» прилепилось сразу, как только она ступила на порог своего кабинета, где и была представлена коллективу чиновницей горисполкома. А может, полосатый платочек на её шее сыграл свою роль.

Я ведь сама тогда не знала, что останусь с Егором Андреевичем. Отметили семилетие Владика, и я, упаковав свои вещи в небольшой чемоданчик, отправилась в Калининград, пообещав, что через дней пять, максимум десять, вернусь.

Семья северян, увидев дом, даже не стала всё осматривать. Вернее, мужчина желал, а жена его принялась ныть и причитать, что она пенсию зарабатывала не для того, чтобы такой дом обслуживать и горбатиться на огороде. Выходит, зря я ехала. Несмотря на то, что портфолио дома с участком я потенциальным покупателям отправляла, дом им показался очень уж огромным. Пока я разговаривала с ними в беседке, Егор Андреич носу из дома не показывал. Проводила «гостей» до ворот и вернулась в дом. А на столе уже и бутерброды, и фрукты, и даже омлет, украшенный зеленью.

– Может, пшённую кашу с тыквой хотите? – спросил меня Егор Андреич.

Привыкшая быть всегда главной по питанию, я смутилась. Но кашу попробовала. И омлет, и бутерброды. Потом на столе появилось вино, потом ещё. Был зажжён камин, я рыдала о своей несчастной судьбе, связанной с продажей этого дома. Оказавшись в объятиях Егора Андреича, желавшего меня успокоить, я зарыдала ещё сильнее. Надо ли говорить, что до рассвета я мучила его рассказами о своей нелёгкой доле, а он меня терпеливо слушал.

Могла ли я подумать, что в шестьдесят три года проснусь в постели рядом с чужим мужчиной?

Именно этот вопрос я задала себе вслух наутро.

Надев очки, Егор Андреич посмотрел на меня внимательно:

– Ну, не такой уж я и чужой.

Я закрыла лицо руками:

– О, боже, я ведь бабушка! Старушка, можно сказать.

Егор Андреич хмыкнул:

– Это ещё бабушка надвое сказала, кто тут старушка.

Он выбрался из-под одеяла со словами «Нашла старушку! Чуть ночью меня не спалила своей страстью». Улыбнувшись мне, он отправился на кухню. На нём были синие пижамные штаны в красную полоску. С моей стороны на стуле возле кровати лежал махровый халат с капюшоном. Я быстренько вскочила с постели и завернулась в этот халат. Хоть у меня и достаточно стройная фигура, я всегда старалась спрятать тело. Так была приучена. Посмотрев на себя в зеркало, приготовилась ужаснуться, но оказалось, что выгляжу неплохо. И я поплелась следом за Егором Андреевичем.

Егор Андреич ловко управлялся с бутербродами. Он улыбнулся мне и запросто сказал:

– Не уезжай. Оставайся. Давай жить вместе. С тобой так хорошо.

А я не знала, как себя вести после этих слов. Я ведь думала, что уже очень старая, а оказалось, что не очень.

Халат был без пуговиц, а пояс я, видимо, потеряла где-то по пути на кухню. Чтобы он не распахнулся, я сняла с крючка белый фартук и надела поверх халата.

Егор Андреич рассмеялся:

– Милая Фрекен Бок, прошу к столу.