Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
Схватили бутылку - глядь, а она московская. Побежали обратно, и у новостроек все сначала - стали пробираться с объятиями.
– Куда?.. Куда?..
– Граждане, на самолет опаздываем, - резко отвечал Сапожников, и ему пришло в голову, что бутылка, за которой они бегали, - это предлог для объятий. Впрочем, это с ним бывало довольно часто, и не с ним одним. Хмурые попутчики галопировали рядом. Всем троим пот заливал глаза. Они мчались, как говорится, теряя тапочки, и самолеты гудели в сплошной облачности. Но это были не их самолеты. Самолеты Сапожникова давно уже улетели,
На аэродроме даже столовую еще не открыли.
Ну, открыли столовую. Люди стали в очередь, получили талончики в кассе. А тут объявили посадку, все побросали талончики, ринулись к самолету, посидели минут двадцать. Посадку отменили.
– Хочешь быстро - летай на самолете, - сказал Фролов.
– Хочешь вовремя - поезжай в поезде.
Они пошли к столовой.
И Сапожников опять увидел очередь в кассу. Он удивился, и ему объяснили, что те талончики, которые побросали, пропали и надо выбивать новые.
Тогда Сапожников разыскал начальницу в фуражке и сказал ей, чтобы немедленно возвратили людям деньги.
– А вы кто такой?
– спросила начальница.
– Неважно. Требую, и все, - сказал Сапожников.
Та улыбнулась эдак с толком и сказала:
– А что вы можете сделать? Жаловаться? Жалуйтесь. Трасса северная? Условия особые. Полетайте-ка, поработайте.
– Что я могу сделать?
– спросил Сапожников.
– А вот я пойду в клуб, и сорву фотографии с Доски почета, и отвезу в ГВФ.
У начальницы вытянулось лицо.
– Да что вы! С Доски почета за талончики?
– Не за талончики, а за нахальство.
– Это же политически неверно, - сказала начальница обалдело.
– Вы знаете, какой эффект?
– Я и хочу эффекта, - сказал Сапожников и пошел прочь.
– Гражданин… постойте… - сказала начальница ему вслед.
– Накормите людей и верните деньги.
– Так бы и сказали!
– крикнула начальница и отошла в сторону размахивать руками перед хмурой женщиной в наколке и в переднике поверх пальто.
После этого Сапожников с приятелями поели и закусили компотиком, а водку пить почему-то не стали и вышли на воздух, и тут они увидели начальницу, которая стояла на крыльце и глядела в сторону.
– Вы Сапожников, - спросила она, обращаясь, к Сапожникову утвердительно.
– Вам телеграмма-молния.
И Сапожников прочел: "Беспокоюсь здоровье, настроение. Коллектив нетерпением ждет приезда. Блинов".
– Бред, - сказал Сапожников.
– Почему коллектив беспокоится здоровье, настроение?
Бред какой-то.
– Шикует Блинов, - сказал Генка.
– Аэродромы задыхаются, - сказала начальница в фуражке, обращаясь неизвестно к кому.
– Раньше принимали четыре самолета, теперь по сто… Раньше десятиместные самолеты местного сообщения раз в неделю. А теперь ежедневно четыре самолета по тридцать и сто двадцать человек… Все захлебываются, и столовые тоже, а стулья гнутые, модерновые… И во всем РэНэФэ так… Не хватает красивых стюардесс.
Завод выпускает самолет, а сменных летчиков не хватает, бензовозов, грязь - не хватает дорог…
Все так толково объяснила,
и все только из-за проклятых талончиков и Доски почета.– Жуткая картина, - сказал Сапожников задумчиво.
– По-моему, вас пора снимать с работы.
И они сошли с крыльца.
– А вообще надо летать днем, - сказал Генка.
– Любишь виды? Это для девиц, - рассмеялся Виктор.
– Нет, - объяснил Генка.
– Днем кормят, а ночью минводы. Раньше в "Ту-104" отбивные давали, а теперь легкая закуска. В гробу я видел этот чай с лимоном…
Видишь, самолет загружают? Два ящика загружают. А ночной рейс - один ящик, только к чаю.
Удивился Сапожников такому знанию жизни, и они обошли весь вокзал в поисках, где бы отдохнуть, потому что Сапожникову было приятно, что он человек нужный и его ждут ради реального дела и ради его сапожниковских способностей, в которые он последнее время вовсе перестал верить. А теперь это снова было как первый снег - такая свежесть души. Они увидели клуб авиаотряда, деревянное здание барачного типа, поломанные декорации на сцене, крашеные тряпки, в углу куча трубчатых раскладушек. Доска почета с портретами передовиков девять на двенадцать, кипятильный бак с краником.
– Отдых, - сказал Сапожников. И потащил на сцену раскладушку.
– Как бы не заснуть… - сомнительно сказал Фролов, но раскладушку взял, Виктор Амазаспович тоже.
– Улеглись, вытянули ноги.
Сапожников думал о телеграмме. Потому что никто не знал, а он за доброе слово готов был горы перевернуть. На этом его всегда и ловили.
Вбежала женщина и сказала:
– Самолет наш улетел. Они подскочили.
Сапожников любил оставаться один добровольно и ужасался, когда его бросали без спросу. Это он заметил еще в войну - больше всего он боялся отстать от эшелона, хотя привык, казалось, к ситуациям и похуже. Выбежали на летное поле, а там такая картина: на ветру стоят четыре самолета, и винты воют, у кого один, у кого два. Тоскливое пустынное поле.
– Скорей, скорей, бегите за мной - со злостью, со слезой кричит начальница.
– Ну что я с вами буду делать?.. Здесь же билетов фактически никогда не продают!
И тут подходит давешний мужик, который им на счет гастронома объяснял и уши потирал от холода, когда они за бутылкой бегали, и был синий рассвет, а потом стал розовым, и они на жердочках обнимались. Уже воспоминания, черт возьми!
Теперь мужик в замасленном комбинезоне, и уши не потирает, и спокойно так говорит:
– А ваш самолет-то еще не улетел. Вон он стоит на старте.
Они видят самолет, который не заметили сразу, и этот самолет сдвигается с места - доезжает до самого конца, разворачивается, тут он может брать разгон, и стартовик стоит рядом с ним.
– Так давайте бежим туда скорей, - говорит Сапожников.
А давешний мужик говорит спокойно:
– Да не догоните.
Виктор сказал начальнице:
– Немедленно бегите к радисту… задержите самолет.
И в тот момент, когда начальница убежала, они с ужасом увидели, что самолет разворачивается на дорожке, на разгон пошел… Едет…