Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

Сапожников впервые подумал: "Почему такая паника? Почему такой страх?! Ну не сядем на этот, сядем на другой, ведь не война же, не гибель?" И опять ужаснулся и понял, что он по-детски загадал: если улетим на этом самолете, значит, будет жизнь, если нет - нет. Вот какая боязнь отстать от эшелона - смешно, в конце концов… "Кто может, смейтесь, - подумал Сапожников.
– А я не могу".

Тут самолет подъезжает прямо к зданию вокзала и останавливается. Открывается дверца, бежит обратно начальница, не успела сказать радисту, - видимо, сам догадался.

Опустился трап - железная плоская лесенка на крючках, - и они побежали к трапу.

–  Только ни с кем не спорить, - сказал Сапожников.
– Молча. Не отвечать ни на одно слово.

Генка полез первый, за ним Виктор. Сапожников чмокнул начальницу в щеку и сказал спасибо.

–  Что вы наделали! Мне теперь голову оторвут, - сказала она.

Кто ей голову оторвет, Сапожников не понял.

Он влез по трапу и услышал дикий крик:

–  Трое суток ждали!.. Сию секунду закроют небо!
– У нас дети!.. Они здесь амуры разыгрывают, а мы опять на сутки застрянем.

Постепенно крики затихли.

Пассажирские самолеты улетали, как эскадрилья.

–  А ты им еще талончики добывал, - сказал Генка Сапожникову.

–  Последний раз видим солнышко, - сказал Генка, когда самолет пробился через облака, и лица пассажиров стали розовые.
– А там ночка темная на полгода. Вечная мерзлота. Летом на полметра оттаивает.

Летчик прошел по проходу и сказал сердито, но довольно спокойным голосом по сравнению с криком, которым их встретили:

–  Так нельзя, товарищи. Это все-таки не железная дорога.

–  Чертова телеграмма, - сказал Генка Сапожникову.
– Если бы не она, я бы и бегать не стал, плюнул.

–  Срочно мы им понадобились, - сказал Виктор.

Он совсем задохся. Набегались за это утро. Не инженеры, а кенгуру какие-то, честное слово.

–  Всегда одна и та же ловушка, - сказал он.
– Вернее, приманка… Блинов знает, что делает.

И Сапожников с ним согласился. Блинов ударил без промаха. Сапожникову только неприятно было, что Блинов, может быть, знает, что они тают от доброго слова, и поэтому будет излучать профсоюзную ласку. Но у него это быстро пройдет, когда Сапожников возьмется за конвейер как надо, и все увидят, что Сапожников - бог в автоматике, и полуторакилометровая лента потянет уголек из шахты наружу.

Глава 15 ВРЕМЯВОРОТ

Знаменитая заслуженная артистка, иллюзионистка поэзии, красоты, грации, пластики, художества и науки Ля Белла Франкарио, италианка. Артистка, имея великолепное сложение, принимает перед экраном требуемые картиной позы. Пять программ.

Исключительно для взрослых".

Такие объявления сопровождали Сапожникова всю жизнь. Отец вваливался в дом огромный, красивый, с хохотом швырял на стол афиши и читал объявления и анонсы.

"Запомни, - сказал отец, - работа должна выглядеть так, как будто ее делали играючи".

Сапожников запомнил.

И Пушкина полюбил, а Достоевского не полюбил. Ну, это его частное дело, верно?

Каждый имеет право на своего классика и свои причуды, вон ведь и Пастернак мечтал под конец жизни впасть, как в ересь, в неслыханную простоту. И если Сапожников видел, что ученый или артист держится таинственно, как загипнотизированная курица, ему хотелось крикнуть простакам: "Пан Козлевич, берегитесь, вас охмуряют ксендзы!" Простота - это не элементарность. Простота дело таинственное. Помните "Даму с горностаем"? Или "Мадонну Литту"? Или руки Моны Лизы? Леонардо их писал из маленького города Винчи, бастард, незаконный сын нотариуса.

–  А как ты борешься?
– спросил Сапожников отца.
– По правде или для цирка?

–  Не знаю, - сказал отец.

–  Мне говорили, ты всех кладешь, - сказал Сапожников.
– Ты самый сильный?

–  Под настроение, - ответил отец.
– Не люблю чемпионов. Сопят, воняют.

–  А зачем бороться?

–  Как зачем?.. Для веселья, - сказал отец.

–  Я в секцию бокса пойду, - сказал Сапожников.

–  Можно, - согласился отец.
– Можно и бокс, если играючи.

Сапожников вспомнил этот разговор, когда увидел Кассиуса Клея и Фрезера. Кассиус делал что хотел, а Фрезер сопел и бил Кассиуса. А потом Фрезер упал.

Тренер у Сапожникова был Богаев, худой человек. Первый чемпион - олимпиец. Об этом теперь забыли, а зря. Была в двадцатых годах всемирная рабочая олимпиада.

Забыли рабочую олимпиаду. Была она для веселья, а теперь другой раз смотришь - сопят. И еще грудные дети вращаются. На брусьях. С пустышками во рту. Дети с вывернутыми в обратную сторону биографиями, где начинают с триумфа, а потом всю жизнь его вспоминают. А жизнь не состоит из триумфов, дети-то, может, и сильные, да вот, ставши взрослыми, не опростоволосились бы.

Богаев Сапожникова взял.

–  Ты игру понимаешь, - сказал оп.

А давным-давно Богаев Маяковского тренировал.
– …Просто частицы в веществе не изнутри друг к другу притягивает, а снаружи в кучу сгоняет. Как щепки в водовороте, - сказал Сапожников.

–  Какое странное предположение, - сказал учитель.

Сапожников, когда вырос и вернулся с войны, потом много раз в жизни слышал эту фразу. И каждый раз ее произносил думающий человек, а все остальные или разговор переводили, или слюной брызгали. Но не сразу. Примерно сутки дозревали, а потом переставали здороваться. Как будто Сапожников у них трешку спер. Или уверенность.

–  Ерунда все это, - сказал учитель.
– Земля вращается вместе с воздухом, и если давление снаружи, то воздух или сгустился бы, или отставал бы от вращения.

–  Я и говорю, - сказал Сапожников.
– Велосипедное колесо можно раскручивать за ось, а можно за обод.

–  Чушь, - сказал учитель.
– У тебя выходит, что некая движущаяся материя раскручивает Землю за воздух? Так, что ли?

–  Ага, - сказал Сапожников.
– За ветер. Я узнавал у географички - есть такие ветры. Постоянные - дуют с запада на восток, как раз куда Земля вращается.

–  Ладно… Хватит, - сказал учитель.
– Так мы с тобой до новой космогонии договоримся.

–  А космогония - это что?
– спросил Сапожников и добавил: - И никакого притяжения нет. Есть давление. Оно тем слабее, чем больше расстояние.

–  Ты только не ори, не ори, - сказал учитель.

–  Я не ору, - ответил Сапожников.

–  Ладно, - сказал учитель.
– Все хорошо в меру. Пошли спать. Завтра у тебя последний экзамен. Физика. Не вздумай там фокусничать в ответах. Спрашивать буду не я, а комиссия.