Самшитовый лес

Аносова бесплатно учила, а все же учила. А после учения, сами знаете, кто плохо пел, поет лучше, а кто хорошо пел, поет хуже. И все уравниваются.

Мастерства больше, таланта меньше. По системе. А искусство какая же система? Искусство - нарушение системы. Хоть в чем-нибудь. Иначе зачем ты в искусстве, если тебе своего сказать нечего?

И мама стала хуже петь, по чужим правилам и не про свое, мамино. До этого пела про сирень, про калитку, про ямщиков, про разлуку. А теперь стала петь, Корчмарева и Раухвергера - современный репертуар. А его только можно петь под рояль - белые клавиши. Мама эти песни наедине с собой петь стеснялась, и они с Сапожниковым стали отдаляться друг от друга.

Вот и стоит теперь Сапожников на осеннем перекрестке, и смотрит Сапожников в серые тучи, и в душе у него тоскливая радость свободного подкидыша, безымянного младенца.

Зашел вчера Сапожников к Аносовым:

– Мама не у вас?

– Проходи, - сказал Леша.

– Что такое?
– спросила мама, когда Сапожников в комнату вошел, где рояль, и кудрявая посторонняя женщина петь учится, и яркий свет из-под стеклянного абажура с голубой оборочкой.

– Письмо получили - сказал Сапожников.
– Дунаев велел за тобой сходить.

– От кого письмо?
– нахмурилась мама.

– От отца...

– Это не спешно, - сказала мама.
– Погуляй... У меня еще урок не начинался.

А Вера Петровна сказала женщине в кудряшках:

– Не, давайте, Лида, еще раз Корчмарева.

И Сапожников узнал библиотекаршу из Дома пионеров. Пожилую женщину, лет двадцати.

Сапожников спросил у Лешки:

– Что читаешь?

– "Двадцать лет спустя".

– Не знаю.

– А "Три мушкетера"? Это продолжение.

– Начал, да отняли. Давали на один день.

– Так это моя книжка была. На, читай.

– Сапожников приткнулся у рояля и стал мушкетерами

захлебываться. Не д'Артаньяном, конечно, - Атосом: бледный и не пьянеет, терпеливый, одно слово-. граф де ла Фер.

А кудряшки поют:

– Нынче в море кач-ка-а высока-а... не жалей, морячка-а, мо-ряка...Тру-убы... ма-ачты... За кормою пенится вода... Ча-айки пла-а-чут...

И бодро: - Но мо-ряк не плачет никогда!

Тут д'Артаньян заглянул в окно павильона, увидел раздавленные фрукты и с ужасом понял, что госпожу Бонасье сперли.

А кудряшки заглянули через плечо испросили:

– А что д'Артаньян-армянин?.. Тру-убы, мачты-.. Но моряк не плачет никогда.

Заморосила водяная пыль, и через улицу на уголок перебежал парень с соседнего двора.

– Смотрел?
– спросил он у Сапожникова.

Вытащил из пальто две папироски "Норд", почти высыпавшиеся в кармане, потом они стали "Север".

Но Сапожников курить отказался.

Парень закурил сам.

– Что видал-то? Кино, что ли?
– спросил Сапожников.

– Какое кино?.. У дома девятнадцать ребеночек мертвый лежит. Голый, сказал парень.

Трава была пронзительная, торцы поленницы черные, а кожура на ней белая с червоточиной, березовая, и завитками отставала. В одном месте у самой земли дрова вдвинуты вглубь, и под навесом верхних рядов, чтобы дождь не лил, лежало синеющее тельце, голенькое, чтобы быстрее умер, и головка уходила вглубь, в темноту, или у него это были темные волосики, - одну секунду это все видел Сапожников, и его тут же оттолкнули люди в пальто, а потом оттащили туда, где толпились пацаны и уходили по одному. А милиционер и доктор в пальто поверх халата писали бумаги. Люди стояли.
– Подкинули, сказал один.

– Бывает, - сказал другой.

– Сука, - сказал третий.

И эти три слова Сапожников запомнил навсегда. И когда вспоминал их, приходило одиночество.

Что с тобой?
– спросила мама.

Сапожников запел громко:

– Нынче в море качка высока-а! Тру-бы! Ма-ачты!.. Но моряк не плачет никогда!

– А: - сказала мама - значит, ты ходил смотреть!

– Тру-убы: Ма-ачты:

– Подкинули:- сказала Мама.

– Это я слышал.

– Бывает:

– И это я слышал:

– Я больше не буду учиться петь, - сказала Мама.

– И еще слышал, что она сука.

– Отец пишет, что приедет, - сказала Мама.

– Он и раньше приезжал.

– Нет, он хочет еще раз попытаться с нами жить.

– Ты пой. Только по-старому, - сказал Сапожников.

– Смешной ты : Неужели ты мог подумать, что я тебя подкину?

– А если ты умрешь раньше меня?

– А если ты раньше меня? Что тогда?

– Не знаю, - сказал Сапожников.

– Ничего не изменится. Человек умирает, только когда его забывают.

– Он лежит там на самом деле мертвый, хоть помни его, хоть нет:

– Нет, - сказала Мама.
– Ты ничего не понял. Его живого забыли. Вот почему он умер.

Глава. 14. Ожидание Самолет взревел и затих. Люди зашевелились и стали подниматься, разминаться и потянулись к выходу сонные, помятые.

Сапожников вышел последним. Внизу его поджидали Виктор и Генка Фролов.

Рассвет был бледно-синий и морозный. Снега не было. Пассажиры тянулись к аэровокзалу, одноэтажному зданию из белого кирпича.

– Торопиться не будем, - сказал Фролов.
– Столовая еще закрыта, и все равно сначала будут кормить команду. Предлагаю выскочить в город в магазин. Тут близко 4-ый гастроном.

Земля была твердая, как керамика.

– Четвертый закрыт, - сказал им на улице сонный дядька в кепке. Придется вам в первый бежать.

Рассвет стал розовым.

– Далеко это?
– спросили они.

– Нет, близко. Минут семь. За угол, пройти новостройку, ну а там увидите.

Дядька потер уши и ушел.

– Рискованно, - сказал Виктор.

– Вы как хотите, а я хочу бутылку достать, - сказал Сапожников.

– Ну, побежали, - сказал Фролов.

– Побежали.

И тут начался кошмар.

Они бежали по узким дощечкам мимо строящихся домов, и тут навстречу им люди двинулись на работу, и разойтись нельзя, начались объятия на жердочках. А люди все шли и шли, нескончаемая цепочка людей, и с каждым надо было обняться, чтобы сделать шаг вперед, и обратно повернуть нельзя, ну точь-в-точь как в жизни. Наконец они вырвались на улицу и побежали мимо обыкновенных новых четырехэтажных домов. Они бежали, прогоняли холодный воздух через легкие, сонная кислятина полета испарилась из мозгов, и на душе было просторно и ветрено. И Сапожникову теперь было все равно, опоздают они на самолет или нет. Он знал это состояние безвольной решимости, когда не надо никуда стремиться и хорошо там, где стоишь, бежишь - живешь, в общем. Многие боятся толпы, барахтаются, а Сапожников любил, когда толчея, когда толпа тебя несет, куда - сам не знаешь. Не надо только барахтаться. Булыжная мостовая, деревянные высокие тротуары, модерновый магазин, а за окнами вид на замерзшие огороды.