Самшитовый лес

Схватили бутылку - глядь, а она московская. Побежали обратно, и у новостроек все сначала - стали пробираться с объятиями.

– Куда?.. Куда?..

– Граждане, на самолет опаздываем, - резко отвечал Сапожников, и ему пришло в голову, что бутылка, за которой они бегали, - это предлог для объятий. Впрочем, это с ним бывало довольно часто, и не с ним одним. Хмурые попутчики галопировали рядом. Всем троим пот заливал глаза. Они мчались, как говорится, теряя тапочки, и самолеты гудели в сплошной облачности. Но это были не их самолеты. Самолеты Сапожникова давно уже улетели, а у Генки и Виктора не прилетали еще.

На аэродроме даже столовую еще не открыли. Ну, открыли столовую. Люди стали в очередь, получили талончики в кассе. А тут объявили посадку, все побросали талончики, ринулись к самолету, посидели минут двадцать. Посадку отменили.

– Хочешь быстро - летай на самолете, - сказал Фролов.
– Хочешь вовремя - поезжай в поезде.

Они пошли к столовой.

И Сапожников опять увидел очередь в кассу. Он удивился, и ему объяснили, что те талончики, которые побросали, пропали и надо выбивать новые.

Тогда Сапожников разыскал начальницу в фуражке и сказал ей, чтобы немедленно возвратили людям деньги.

– А вы кто такой?
– спросила начальница.

– Неважно. Требую, и все, - сказал Сапожников.

Та улыбнулась эдак с толком и сказала:

– А что вы можете сделать? Жаловаться? Жалуйтесь. Трасса северная? Условия особые. Полетайте-ка, поработайте.

– Что я могу сделать?
– спросил Сапожников.
– А вот я пойду в клуб, и сорву фотографии с Доски почета, и отвезу в ГВФ.

У начальницы вытянулось лицо.

– Да что вы! С Доски почета за талончики?

– Не за талончики, а за нахальство.

– Это же политически неверно, - сказала начальница обалдело.
– Вы знаете, какой эффект?

– Я и хочу эффекта, - сказал Сапожников и пошел прочь.

– Гражданин... постойте...
– сказала начальница ему вслед.

– Накормите людей и верните деньги.

– Так бы и сказали!
– крикнула начальница и отошла в сторону размахивать руками перед хмурой женщиной в наколке и в переднике поверх пальто.

После этого Сапожников с приятелями поели и закусили компотиком, а водку пить почему-то не стали и вышли на воздух, и тут они увидели начальницу, которая стояла на крыльце и глядела в сторону.

– Вы Сапожников, - спросила она, обращаясь, к Сапожникову утвердительно.

– Вам телеграмма-молния.

И Сапожников прочел: "Беспокоюсь здоровье, настроение. Коллектив нетерпением ждет приезда. Блинов".

– Бред, - сказал Сапожников.
– Почему коллектив беспокоится здоровье, настроение? Бред какой-то.

– Шикует Блинов, - сказал Генка.

– Аэродромы задыхаются, - сказала начальница в фуражке, обращаясь неизвестно к кому.
– Раньше принимали четыре самолета, теперь по сто... Раньше десятиместные самолеты местного сообщения раз в неделю. А теперь ежедневно четыре самолета по тридцать и сто двадцать человек... Все захлебываются, и столовые тоже, а стулья гнутые, модерновые... И во всем РНФ так... Не хватает красивых стюардесс. Завод выпускает самолет, а сменных летчиков не хватает, бензовозов, грязь - не хватает дорог...

Все так толково объяснила, и все только из-за проклятых талончиков и Доски почета.

– Жуткая картина, - сказал Сапожников задумчиво.
– По-моему, вас пора снимать с работы.

И они сошли с крыльца.

А вообще надо летать днем, - сказал Генка.

– Любишь виды? Это для девиц, - рассмеялся Виктор.

– Нет, - объяснил Генка.
– Днем кормят, а ночью минводы. Раньше в "Ту-104" отбивные давали, а теперь легкая закуска. В гробу я видел этот чай с лимоном... Видишь, самолет загружают? Два ящика загружают. А ночной рейс один ящик, только к чаю.

Удивился Сапожников такому знанию жизни, и они обошли весь вокзал в поисках, где бы отдохнуть, потому что Сапожникову было приятно, что он человек нужный и его ждут ради реального дела и ради его сапожниковских способностей, в которые он последнее время вовсе перестал верить. А теперь это снова было как первый снег - такая свежесть души. Они увидели клуб авиаотряда, деревянное здание барачного типа, полопанные декорации на сцене, крашеные тряпки, в углу куча трубчатых раскладушек. Доска почета с портретами передовиков девять на двенадцать, кипятильный бак с краником.

– Отдых, - сказал Сапожников. И потащил на сцену раскладушку.

– Как бы не заснуть...
– сомнительно сказал Фролов, но раскладушку взял, Виктор Амазаспович тоже.

– Улеглись, вытянули ноги.

Сапожников думал о телеграмме. Потому что никто не знал, а он за доброе слово готов был горы перевернуть. На этом его всегда и ловили.

Вбежала женщина и сказала:

– Самолет наш улетел. Они подскочили.

Сапожников любил оставаться один добровольно и ужасался, когда его бросали без спросу. Это он заметил еще в воину - больше всего он боялся отстать от эшелона, хотя привык, казалось, к ситуациям и похуже. Выбежали на летное поле, а там такая картина: на ветру стоят четыре самолета и винты воют, у кого один, у кого два. Тоскливое пустынное поле.
– Скорей, скорей, бегите за мной - со злостью, со слезой кричит начальница.
– Ну что я с вами буду делать?.. Здесь же билетов фактически никогда не продают!
– И тут подходит давешний мужик, который им на счет гастронома объяснял и уши потирал от холода, когда они за бутылкой бегали, и был синий рассвет, а потом стал розовым, и они на жердочках обнимались. Уже воспоминания, черт возьми! Теперь мужик в замасленном комбинезоне, и уши не потирает, и спокойно так говорит:

– А ваш самолет-то еще не улетел. Вон он стоит на старте.

Они видят самолет, который не заметили сразу, и этот самолет сдвигается с места - доезжает до самого конца, разворачивается, тут он может брать разгон, и стартовик стоит рядом с ним.

– Так давайте бежим туда скорей, - говорит Сапожников.

А давешний мужик говорит спокойно:

– Да не догоните.

Виктор сказал начальнице:

– Немедленно бегите к радисту... задержите самолет. И в тот момент, когда начальница убежала, они с ужасом увидели, что самолет разворачивается на дорожке, на разгон пошел... Едет... Сапожников впервые подумал: "Почему такая паника? Почему такой страх?! Ну не сядем на этот, сядем на другой, ведь не война же, не гибель?" И опять ужаснулся и понял, что он по-детски загадал: если улетим на этом самолете, значит, будет жизнь, если нет - нет. Вот какая боязнь отстать от эшелона - смешно, в конце концов... "Кто может, смейтесь, - подумал Сапожников.
– А я не могу".

– Тут самолет подъезжает прямо к зданию вокзала и останавливается. Открывается дверца, бежит обратно начальница, не успела сказать радисту, видимо, сам догадался.

Опустился трап - железная плоская лесенка на крючках, - и они побежали к трапу.

– Только ни с кем не спорить, - сказал Сапожников.
– Молча. Не отвечать ни на одно слово.

– Генка полез первый, за ним Виктор. Сапожников чмокнул начальницу в щеку и сказал спасибо.

– Что вы наделали! Мне теперь голову оторвут, - сказала она. Кто ей голову оторвет, Сапожников не понял.