Самый лучший пионер

— С отцом-то не знакомил еще? — спросил дед про Самого.

— Пока нет, но ходят слухи о совместной встрече Нового года, — улыбнулся я. — А главное — мама прямо вся цветет.

— Это она давно уже, — отмахнулся дед. — Из-за тебя все, Серёжка. Но мужик в семье тоже лишним не будет — шутка ли, почти тридцатник девке, а замужем не была.

— Через одного у знакомых то алкаш, то бля*ун, то вообще кухонный боксер, — вздохнул я, основываясь на опросах знакомых ребят. — Невольно задумаешься — а нужен вообще такой?

— Вот и Наташка мне всю жизнь так же. Боится, — кивнул он.

— Но теперь вроде повезло — дождалась вот. Сейчас с книгами разберусь, учебник по сценарному мастерству освою, и кино про это сочиню — «Москва слезам не верит» назову.

— Хорошее название, — оценил дед Лёша и продолжил рассказывать о своем друге. — Участковым работает, но ты не думай — не как эта наша гниль, а нормальным!

— «Наш» уволился еще в конце лета, — поделился полученными от прокурора инсайдами я. — Не выдержал груза совести, получается.

— Осталось значит внутри мужское! — одобрительно кивнул дед.

— Полностью в моих глазах реабилитирован — особенно если учитывать, как много всего нам дал Кисловодск.

— Никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь.

Вот поэтому послезнание — это хорошо!

— А фильмы после Сталина похорошели, — внезапно признал дед. — Человека хоть показывать начали, а то не кино смотришь, а агитку! Оно, конечно, в то время и правильно было, но теперь-то уж так лезть побоятся, можно людям уже и пожить нормально дать.

Дадим, дед Лёш! Обязательно! Только «парад» под мою команду перейдет, и сразу все дадим!

— Только вот глаза у героев тускнеть стали, — продолжил дед. — Вот ты «В огне брода нет» смотрел?

— Смотрел, — кивнул я. — По телевизору показывали.

— И это у них — про любовь! — назидательно поднял палец дед Лёша. — Вот с такими рожами, в слякоти — и любовь! Не знаю, о чем там наверху думают, но я бы такое снимать не давал — это что за кино, если ты с работы пришел за*банный, а на экране — тоже все за*банные? Это значит, Сережка, надежды у людей не осталось да веры в свою правоту!

Я покивал, усвоив мудрость предков.

— А теперь, из-за Милошевича е*аного, гайки поди опять затянут — будем на страду смотреть и рекордную выплавку чугуна, — вздохнув, совершенно логично предположил он.

— А еще — на жутко высокохудожественные самолюбования условного Тарковского своим богатым внутренним миром, — добавил я.

— «Иваново детство» хорошее, — ответил дед.

Жена деда Лёши дама интеллигентная, и выписывает журнал «Искусство кино». Но про «глаза тускнеют» это он поразительно точно заметил — про такое в журнале не пишут, это нужно самому отсмотреть и отрефлексировать. У меня бы, например, фиг так получилось.

— Здравствуйте, извините, а вы случайно не Ткачёв? — отодвинув от своего лица свежую «Пионерку», спросила сидящая через проход от нас тетенька лет тридцати.

— Ткачёв! — не стал я секретничать.

— Ничего себе! А я тут как раз ваше интервью читаю! — она с улыбкой продемонстрировала маленькое, снабженное моей фоткой на фоне школы с «Огоньком» в руках, интервью всего на полосу — все, что «Пионерская Правда» смогла мне выделить. — А вы не распишетесь? — протянула мне газетку.

Жутко приятно!

— С огромной радостью, я только начинаю быть писателем, поэтому общественным вниманием пока не избалован! — поделился я чувствами с женщиной. — Вас как зовут?

— Галя! Галина Андреевна!

Жаль, что не Леонидовна с фамилией Брежнева! Но какие мои годы?

— «Сотворен Адам из глины. Что ж касается Галины, Говорю при всем народе: Материал здесь благороден». — Аккуратно вывел я, расписался и вернул газету.

Дама прочитала, хихикнула, полыхнула щечками и поблагодарила. Фигово быть маленьким — вот таких Галин из «благородного» материала натурально толпы, и все любят поэтов-писателей. Ну уж нет! Беспорядочным половым связям — бой!

Интервью у меня взяли в последний день перед каникулами. Строго шаблонное — кто, откуда, как дошел до жизни такой, какие дальнейшие планы. Не удержавшись, вкинул «теорию освободившейся памяти». Удобно же! И как это проверять без сыворотки правды в подвалах Лубянки?

— А вы правда ничего не помните? — округлив голубые глазки и приоткрыв от любопытства ротик, спросила Галина.

— Лучше на «ты», я же еще маленький! — улыбнулся я ей. — Ничего, но оно того стоило!

Почуяв интересное, подтянулись и навострила уши и львиная доля остальных пассажиров — интеллигентный в СССР народ, и «Огоньки» с «Литературками» выписывает охотно. Не без внутреннего смущения ответив на вопросы про «творчество (ах!)», переключился на анекдоты и юморески, развлекая народ до самого приземления в аэропорту Калининграда.

— Как по-немецки будет "Было наше, стало ваше"? Кёнигсберг! — закончил «актуалочкой», получил аплодисменты и ряд телефонных номеров — на первый взгляд ничего полезного, но мало ли как карта ляжет? — и мы с дедом Лёшей выбрались в промозглую темноту — уже почти ночь.

Глава 23

Друг деда Лёши — Петр Иванович — представлял собой полную его противоположность: ростом где-то в метр шестьдесят пять, словно в компенсацию — широченный, на лысой голове весело играли блики фонарей — не менее качественно их отражал и стоящий рядом с встретившим нас на выходе из терминала Петром Ивановичем зеленый 402-й «Москвич» — по натуре подвижный и с густой россыпью «улыбчивых» мимических морщин.

Пожал протянутую мне лапищу.

— Так вот ты какой, писатель Ткачев! — улыбнулся. — Ну молодец, что тут скажешь!

— Спасибо! — поблагодарил я.

Погрузились в машину и поехали. Вокруг — обильные силуэты недостроек и башенных кранов в окружении частного сектора — Калининград в эти годы активно перестраивается.

— А у нас тут, б*ядь, ЧП всесоюзного масштаба! — оторвав руки от баранки, Петр Иванович широко ими развел, проиллюстрировав размеры проблемы. — Приехали, б*ядь, в Зеленоградск отдохнуть аж жена секретаря Тюменского горкома с матерью, и пропали!

— Ничего себе! — отреагировал сидящий на переднем сиденье дед Лёша.

— Третьего дня сам Щелоков приезжал… — посмотрев на меня в зеркало заднего вида, подмигнул. — Не знакомы еще?

— Пока не знакомы! — улыбнулся я. — Только с Волковым Анатолием Ивановичем, начальником нашего ГУВД виделся, он мне бумажку подписал с разрешением песни петь где хочу.

— А что, на песни разрешение нужно? — удивился Петр Иванович.

— Как бы не нужно, но вот вы если уличного музыканта встретите, что делать будете? — спросил я действующего участкового.