Сан-Блас. Избранное

Не знаю, долго ли я спал; но думаю, что да, так как свежее постельное белье, перемененное, вероятно, утром, оказало самое чарующее действие на мой усталый организм.

Едва только коснулась моя голова подушки, как я уже уснул; а проснувшись, почувствовал, что это произошло помимо моего желания; что что-то потревожило мой сон, но что — я никак не мог понять.

Несколько минут я пролежал с закрытыми глазами, пытаясь забыться снова, но мне это не удалось. Странная тревога постепенно овладевала моим рассудком и дошла до того, что я, наконец, не смог противиться ей дольше. Почти инстинктивно поднялся я с постели и направился прямо в комнату Пачеко; но, по-видимому, моя боязнь оказалась безосновательной, — здесь все было благополучно: мой друг спокойно и крепко спал на своей постели; окно, выходившее в густой зеленый сад, было открыто и, должно быть, ветер внес через него древесный лист, который лежал теперь на лице у Пачеко. Успокоенный, я уже хотел возвратиться в свою комнату, как вдруг столкнулся на пороге с Мариано.

— Сеньорита просит вас, кабальеро, и сеньора… — он указал на спящего. — Думают поехать на лодке; все уже готово.

— Хорошо… Я разбужу его… Вставайте, Пачеко! — произнес я, подходя к постели.

Спящий и не шевельнулся. Я повторил то же громче, — но с таким же результатом, и тогда со страхом, в котором не стыжусь признаться, коснулся его руки. Рука была холодная, окоченелая…

Должно быть, мое слабое восклицание оказалось слишком громким и ужасным, потому что бледное лицо ушедшего было Мариано тотчас же снова появилось у дверей. Он быстрым взглядом окинул комнату и, отстранив меня рукой, подошел к постели и низко наклонился над телом бедного Пачеко. Теперь и я услышал подавленное восклицание, в котором ясно звучал ужас; старик выпрямился, вынул из-за пояса свой нож и осторожно стал разрезать расшитую шелками куртку мертвого.

— Я знаю, что это… Madre de Dios! Сейчас увидите, сеньор… Не подходите близко…

Распоротая ткань раздвинулась, открыв белую грудь рубашки, с которой в то же мгновение скатился какой-то коричневый комок, похожий на молодую птичку. В то же мгновение опустился и нож Мариано, пригвоздивший его к полу. Передо мной в последних конвульсиях лежал исполинский ядовитый паук из породы arana, укус которого причиняет почти мгновенную смерть. Бесформенное тело, покрытое рыжеватой шерстью, передернулось; мохнатые лапы сделали еще несколько движений — и отвратительное существо стало безвредным.

— Бедный кабальеро! Такой молодой и такая смерть! — расслышал я, точно сквозь сон, угрюмый голос Мариано. — Недаром я тогда почувствовал, что что-то будет; недаром я боялся… Помните, там на берегу? Вы не понимаете меня? Да, это удивительно, сеньор: есть трава, — я ее не знаю, только запах мне известен, — и это чудище так на нее падко, как ленивец на мед диких пчел… Индейцы ее собирают… Если есть у вас смертельный враг, — не нужно для него ни винтовки, ни ножа: надушите этой травой его белье — и «он» придет, с часового расстояния придет… Мой отец, — давно это было, — получил вот такую куртку от одной ниньи, которую он бросил. Страшная смерть!.. Бедный сеньор! Бедная Долорес!..

Я наклонился над постелью: действительно, от простыни был слышен острый и сладковатый запах какой-то неизвестной мне травы, — «приворотной травы», при помощи которой Долорес, если и не вернула своего Пачеко, то все же не отдала его другой…

ФАЗЕНДА ДОННЫ МАНУЭЛЫ

I.

Шумная, волнующаяся толпа людей в длинных черных сюртуках и цилиндрах была первым впечатлением, подаренным мне рио-жанейрской набережной, когда я, наконец, после томительного переезда через океан, ступил на берег Южной Америки.

У меня мелькнула мысль, что я попал сюда во время проводов или же встречи какого-нибудь высокопоставленного лица, — но это предположение почти тотчас же и рассеялось…

Все эти господа, то с кривыми, то со сплюснутыми носами на своих донельзя смуглых физиономиях, поголовно, без всяких исключений, были облачены в дурно сшитые и еще хуже сидящие черные или бывшие черными сюртуки и в точно такие же цилиндры, из-под которых виднелись жесткие и курчавые волосы их обладателей. Словом, — толпа, какую менее всего можно было ожидать встретить здесь, под тропиками.

Впоследствии, положим, я узнал, что вся бразильская интеллигенция считает фешенебельные костюмы, носимые в Европе только вечером, единственно достойными такой передовой и просвещенной нации, как они, и потому соломенные шляпы и широкие светлые костюмы предоставлены исключительно неграм да туристам-европейцам.

Но тогда я этого не знал и безуспешно обращался к различным черным господам, пытаясь объясниться с ними и по-французски, и при помощи немногих известных мне испанских слов.

Результаты в обоих случаях оказывались самые плачевные: ни один черносюртучник меня не понимал, и только, наконец, чуть ли не десятый, быстро взглянув на окружающую нас толпу, указал рукой на стройного, еще молодого человека, одетого в какую-то светлую и легкую материю…

Я поблагодарил и со всех ног бросился к нему, боясь потерять его как-нибудь из виду…

Французский язык и тут оказался непригодным, но испанские фразы произвели желаемый эффект…

Он серьезно выслушал мое повествование, поясняемое, за недостатком слов, красноречивой мимикой и, стараясь говорить возможно медленнее и ясней, начал спрашивать:

— Se~nor — иностранец?

— Да.

— Путешествуете по делам или de diversion?..^[22]

— Для удовольствие.

— Специально по Бразилии или думаете заглянуть и в пампу?..

— Разумеется… Начал я с Рио только потому, что меня слишком утомил долговременный переезд через океан на многолюдном эмигрантском пароходе.

— В таком случае, быть может, вы присоединитесь ко мне… Я тоже иностранец-уругваец и сегодня возвращаюсь домой… Следующего парохода ждать не стоит, — он отойдет только через десять дней, не раньше, — а вам, не зная языка, здесь будет очень скучно.

— Как через десять дней?..

— Да, se~nor, — пароходы европейских линий во время дождливого сезона в Рио не заходят, чтобы избежать карантина в устье Ла-Платы, а суда местной «национальной компании» отходят на юг в очень неопределенные сроки, так как пассажиров мало, грузового движения совершенно нет — и они работают себе в убыток…

— Но ведь я не видел города…

— Мало интересного… Да и на обратном пути успеете его посмотреть, а мы теперь внутри страны побываем, в Коретибе, — сестра моя там замужем. Право, se~nor, послушайтесь меня и прикажите нести ваши вещи на этот пароходик… Познакомимся: дон Хулио Верляс…

Я назвал себя.

Не особенно мне было приятно, вместо отдыха в Рио-Жанейро, переходить с одного парохода на другой. Но перспектива десятидневного сидения здесь улыбалась мне еще менее, и я предпочел из двух зол выбрать меньшее, последовав совету моего нового знакомого.

— Поторопитесь, caballero! Уж был звонок.

— Se pued en tomar los billetes en el mismo vapor?..^[23]

— Si, se~nor!.. — и дон Хулио, подхватив меня под руку, устремился к небольшому, но беленькому и чистому, почти лоснящемуся пароходу, который начинал уж разводить пары.

II.

Не успел я еще как следует расположиться в своей каюте, как почувствовал, что пароход наш уже отчалил и, наскоро приведя себя в порядок, бросился на палубу. Дон Хулио был тут же.