Сандро, не плачь!

— Да я не обижаюсь, — серьёзно сказала Галинка. — Я помню: нельзя обидеть человека, пока он сам этого не захочет, — она улыбнулась. — Знаю, что ты права. Просто… после того сердечного приступа… а потом — операции год назад… Если бы ты только знала, как я за него боюсь, — выдохнула она. — Я всё время думаю, что просто умру в ту же секунду, если с ним что-нибудь случится.

— Это понятно. И это прекрасно — когда так сильно любишь человека, — Вера ободряюще кивнула ей. — Но… во-первых, прекрати себя накручивать. Он отлично восстановился после операции, у тебя абсолютно нет поводов паниковать из-за его здоровья. А во-вторых, хотя бы иногда заставляй и его поволноваться. Позволь ему почувствовать себя мужиком рядом с тобой. Отключи “мамочку”. Помнишь стихи Роберта Рождественского? Хотя, наверное, ты и не помнишь, ты же из другого поколения, — улыбнулась Вера и процитировала по памяти:

— Будь, пожалуйста, послабее. Будь, пожалуйста. И тогда подарю тебе я чудо запросто. И тогда я вымахну — вырасту, стану особенным. Из горящего дома вынесу тебя, сонную. Я решусь на всё неизвестное, на всё безрассудное, — в море брошусь, густое, зловещее, — и спасу тебя!.. Это будет сердцем велено мне, сердцем велено… Но ведь ты же сильнее меня, сильней и уверенней! Ты сама готова спасти других от уныния тяжкого. Ты сама не боишься ни свиста пурги, ни огня хрустящего. Не заблудишься, не утонешь, зла не накопишь. Не заплачешь и не застонешь, если захочешь. Станешь плавной и станешь ветреной, если захочешь… Мне с тобою — такой уверенной — трудно очень. Хоть нарочно, хоть на мгновенье, — я прошу, робея, — помоги мне в себя поверить, стань слабее.

— Ты… удивительная, Вера, — сказала Галинка после паузы. — Вот не зря Саша так ценит тебя, как друга. Знаешь, меня и правда отпустило. Как будто старый тугой узел наконец развязался. Даже дышать легче стало… Спасибо тебе.

— Не за что, — Вера залихватски подмигнула ей, отчего стала выглядеть совсем девчонкой — никто не дал бы ей сейчас её законных тридцати девяти лет. — Я буду рада, если тебе… вам с Сашей, — поправилась она, — действительно поможет этот наш разговор.

— В чём дело, Сандро? — промурлыкала Кетеван, ничуть не смутившись и не отводя взгляда. — Такое ощущение, что ты меня игнорируешь. Со всеми пообщался — и с Мастером, и с ребятами, а я для тебя будто не существую.

— Отчего же? — он пожал плечами. — Просто с тобой мы виделись несколько дней назад, а с остальными встретились впервые за много лет. Интересно пообщаться со старыми друзьями, знаешь ли…

— Мы с тобой… не договорили тогда, — напомнила она деликатно.

— А тебе есть, что мне сказать? Так начинай, я не против, — серьёзно разрешил Белецкий. — Даже, в некотором роде, мечтаю наконец-то тебя выслушать…

— Пригласи меня на танец, — потребовала Кетеван. Он едва заметно поморщился.

— Извини, я не любитель танцев.

— Да ладно тебе, вспомни, как мы раньше с тобой зажигали! “Криминальное чтиво”, Траволта и Турман…

— Я давно уже всё забыл, — холодно отозвался он.

— Ну я же тебя сейчас не прошу изображать что-то сверхъестественное, — Кетеван улыбнулась. — Просто обычный “медляк”, как мы раньше говорили… помнишь?

— А тебе не кажется, что мы оба уже несколько вышли из возраста “медляков”? — язвительно спросил он. Эта настойчивость раздражала его.

— Ой, Белецкий, брось строить из себя ещё большего зануду, чем ты есть на самом деле, — бесцеремонно вмешалась Анжела. — Идите и потанцуйте уже по старой памяти. Глупо дуться из-за каких-то давних обид!

Он почувствовал, что начинает заводиться из-за такого откровенного, неприкрытого сводничества. Больше всего злило ещё и то, что к их разговору с интересом прислушивались однокурсники.

— Анжел, что ты вообще несёшь? "Дуться" — это немного не моя история. Я… — но тут он наткнулся на умоляющий взгляд Кетеван. Она незаметно указала ему глазами на Климову и чуть-чуть качнула головой, словно прося не вступать в перепалку и вообще — не позволять Анжеле видеть и слышать лишнего.

— Один только танец… пожалуйста, — упорно, с подтекстом, повторила она, и Белецкий вдруг сообразил: она просто не хочет, чтобы их подслушивали. Это единственная возможность остаться более-менее наедине.

— Ладно, — сдался он. Это было из серии "легче дать, чем объяснять, почему нет".

Они встали из-за стола и вышли в центр зала, не глядя друг на друга. Белецкий молча обнял её за талию, а Кетеван положила руки ему на плечи. Желающие петь в караоке не переводились: на смену Жорке пришёл уже изрядно наквасившийся и оттого сентиментальный Генка, на смену Лепсу — по просьбе женской половины курса — Билан. Какая-то попсовенькая сопливенькая песня, идеально подходившая под определение “медляк”…

— И словами не сказать эту боль мою, И не нужно больше лгать — до сих пор люблю. Смело верил и мечтал, что всё это не уйдёт, Я руками отпустил — а сердце ждёт…

Белецкий даже рассмеялся про себя. Всё происходящее напоминало ему какой-то дурно срежиссированный спектакль… вон и саундтрек подходящий подобрали, чтобы слезу выжать. Одна беда — ему, в отличие от остальных актёров, не дали заранее ознакомиться со сценарием, и сейчас Белецкий просто ломал голову, что будет дальше и куда его в конце концов занесёт.

А всё-таки удивительная вещь — человеческая память… Он не держал Кетеван в своих объятиях страшно сказать, сколько лет, а руки привычно ощущали знакомые изгибы стройного гибкого тела. Бред, вздор, чушь, она изменилась за это время, пытался убедить себя Белецкий, и фигура её тоже изменилась, и в то же время он понимал, что действительно помнит все эти ощущения от прикосновений друг к другу. Их совместные танцы, репетиции, спектакли… И всё-таки… всё-таки, с облегчением осознал он, это были просто воспоминания. Всего лишь воспоминания. Больше не имеющие власти над его настоящим.

— Там просто было слишком много посторонних ушей, — между тем подтвердила его догадки Кетеван. — Не сердись, что вытащила тебя сюда.

— А посторонние глаза не в счёт? — поинтересовался он. — Через пару часов наше совместное фото — теперь танцующее — снова всплывёт в каком-нибудь жёлтом издании, только на этот раз напишут, что я не просто изменяю жене, а в буквальном смысле трахаюсь с тобой прямо посреди зала ресторана на виду у всех, — бросил он отрывисто. Обычно Белецкий подбирал выражения, но сейчас был жутко раздосадован, разозлён и смущён одновременно.

— Здесь нет посторонних, тем более журналистов, — удивилась Кетеван. — Разве ты не обратил внимания на то, что в зале — только мы, “самойловцы”, и больше никого? Специально забронировали ресторан на целый вечер, только под встречу нашего курса.

— Ну, хоть на этом спасибо, — он немного расслабился.

— И всё равно ты какой-то недовольный. Всё ещё злишься на меня за то, что я тебя пригласила? Просто хотела пообщаться с тобой… по-дружески. Что тебя беспокоит?

— Что беспокоит? То, что ты слишком мягко стелешь, Кети, — усмехнулся он. — Переигрываешь. Совсем все навыки растеряла? В училище ты играла лучше, — он действительно был зол — на себя, на неё — и оттого практически грубил ей. Просто невыносимо было видеть эту ангельскую улыбочку и невинно хлопающие ресницы… о, всё это знакомые приёмчики, он не успел их забыть даже за столько лет.