Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

– Ваша светлость!
– с отчаянием сказал Максюта.
– Только на вас вся надежда... Вы ведь когда-то обещали мне помощь. Ваша светлость, здесь заперта одна девушка...

– Его невеста, - указал па Максюту старичок.

– Левенвольд идет!
– братья Кантемиры бросились к своим постам. Максюта же и старик Ерофеич, быстро оценив обстановку, скрылись за массивными пьедесталами Зимы и Весны.

– Что случилось?
– спросил Левенвольд, желая пройти в дверь, которую Сербан загородил мушкетом.
– Кто-то кричал?

– Пароль!
– потребовал Сербан.

– И отзыв!

– Майн готт! Вы с ума сошли, князь! Ведь это же я, обер-гофмейстер.

Но Сербан был неумолим - отныне он желает точно исполнять устав, которым ранее, увы, манкировал! Левенвольд понял: высокородные князья шутят, при дворе любили разыгрывать красавчика Левенвольда. И он удалился с независимым видом, мурлыкая про свою пастушку.

Четверо опять сошлись у фонаря в коридоре.

– Ах это та несчастная, - сказал Сербан,-- которая весь день билась и кричала.

– Сейчас вроде бы уснула...
– прислушивался Антиох. Все обдумывали положение.
– Дверь, за которой находится она, - вот здесь. Да ключ-то у Левенвольда, в кармашке его кафтана!

Взломать? Но это, во-первых, шум, во-вторых, для часовых, то есть для братьев Кантемиров, неминуемый военный суд.

Ерофеич сказал, что они из сада предполагали по карнизам добраться до балкончика.

– Балкончик заперт изнутри, - ответил Сербан.
– Вот ежели б она, ваша невеста, была заранее предупреждена...

Оставалось ждать, когда явится всемилостивейший случай.

11

Послышалось чирканье фаянса по мрамору пола, натужное кряхтенье и плеск воды.

Сербан выглянул в соседний зал и увидел освещенную свечой дверь в дежурную комнатку для камергеров и фрейлин. Там плескался бессонный страж Левенвольд, а роскошный его кафтан висел в зале на одном из бронзовых стоячих канделябров.

Преображении и их ночные гости в волнении смотрели на эту сцену из дверей Зала Флоры.

– Вот у нас было в драгунском полку...
– начал доблестный трепальщик пеньки.

– Ерофеич!
– остановил его Максюта.
– Да придумай же что-нибудь, друг ситный!

– Эх, где наша не пропадала!
– Ерофеич стукнул босою пяткой, словно застоявшийся конь.
– Разве вам не известно, судари, что Сонька Золотая Ручка - это тоже я?

Он не прокрался, а спокойно прошел в соседний зал к висящему на канделябре кафтану. Пошарил в одном кармане, затем в другом, нашел большой резной ключ и с торжеством показал его Сербану.

Левенвольд в дежурной комнатке продолжал плескаться и напевать свою однообразную песенку.

– Кто-то внизу стоит у клумбы с виолами!
– Антиох дернул за рукав Максюту. И показал за окно, где наступающий рассвет уже позволял различать фигуры.

– Это бывший студент Миллер. Видите, ваша светлость, увидев меня, он поднял руку. Это означает - все спокойно.

Тем временем Сербан и Ерофеич заботились о том, чтобы отомкнуть дверь без шума. Ключ все-таки лязгнул, но плеск воды и пенье Левенвольда не прекратились. Максюте надлежало войти первым. Все в нем было напряжено и готово к встрече с любыми неожиданностями.

Как только открылась дверь, Алена вскочила с диванчика, загораживаясь руками. Максюта кинулся зажать ей рот. Алена билась, больно ударяя локтями, она была сильная и отчаянная.

– Это я, Алена! шептал ей в самое ухо, под теплые волосы, Максим.
– Не бойся, я пришел за тобою.

– Максим Петрович!
– выдохнула она, поняв все сразу.
– Сплю я, что ли? Вы не сомневайтесь во мне!

Она раскинула руки, как в песне поется, - словно крылья лебедушка. И обняла его, и заплакала, хоть мать, бывало, говорила: из этой Алены-гулены слезы колом не выбьешь.

– Вы с ума сошли!
– подбежал Сербан.
– Левенвольд уже руки вытирает!

Ерофеич щелкнул ключом, когда обер-гофмейстер, попрыскав себя лавандой, вышел из дежурной комнатки, аккуратно погасив свечу. Он направился к Залу Флоры, где в двери стоял Сербан, по-ефрейторски отставив мушкет.

– Все ли в порядке, князь?

– Сделайте милость, граф, - в тон ему ответил Сербан.
– Не угодно ли осмотреть?

Левенвольд, не уставая мурлыкать свой мотивчик, вошел, подергал ручку двери, где раньше была Алена.

– Изволите отворить?
– спросил Сербан.

– Да, ежели только и вы со мной туда войдете.

– Мне не положено по уставу, - с большим сожалением ответил Сербан.

– Один я туда не пойду, - заявил Левенвольд.

– И правильно сделаете, граф, - ответил Сербан и, понизив голос, сообщил: - Слыхать, сия карлова невеста одному принцу весь сиятельный лик зело располосовала!

Левенвольд повернулся от двери, принялся зевать.

– А, куда она отсюда денется! Через каждые сорок шагов часовые... Поспать бы, да меня государыня лично просила. А ваша, князь, лямка когда кончается?

– Сменимся, как только пушка пробьет рассвет. Еще полчасика, наверное. Нас заступят меншиковские ингерманландцы.

– Счастливцы!
– Левенвольд потягивался и зевал.
– А мне тут еще трубить и трубить. Часов в семь явится свадебная прислуга - банщицы, завивалыцицы, портнихи.

Левенвольд стоял спиной к статуе Зимы, покоившейся среди мраморных рогов изобилия. Из-за статуи показалась рука и положила ему в карман ключ. Он еле звякнул о лежавшие там монеты. Левенвольд прислушался, но не нашел ничего подозрительного. Оба преображенца браво застыли на своих постах.

– Прощайте, князь, - сказал Левенвольд Сербану.

– Прощайте, граф. Счастливо вам отдежурить. И Левенвольд двинулся по анфиладе. Обнаружив лакея, дремавшего на кушетке, принялся его распекать...

– Ну, сударь, ты и правда Сонька Золотая Ручка!
– сказал Сербан Ерофеичу.

12

Они бежали к Неве по откосу, сквозь заросли бузины. Величественная заря заливала полнеба. Ерофеич поспевал, ежась от росы, и так они бежали Максюта впереди, крепко ведя за руку Алену.

Остановились передохнуть. Ерофеич хрипел и откашливался. Сверху от далекого уже дворца слышался ефрейторский рожок в ритме Преображенского марша. Там шла смена караула.