Сапер. Том II

— Крещеный. Верю.

— А я вот нет. Атеистом воспитали.

— Все во что-то верят — я тоже посмотрел наружу. Пилот закладывал круги, пытаясь увернуться от пикирующих на нас истребителей, от чего в иллюминаторе всё мелькало с неимоверной скоростью. — Кто-то в Бога. Кто-то в светлое коммунистическое будущее.

— Я тоже раньше думал, что лучше рай на земле, чем сказки про рай на небе, — Власов с усилием попытался повернуться. — А теперь хочу исповедаться.

Ну его нахер! Меня мутило от болтанки — я сплюнул на пол.

— Я не поп, чтобы этим заниматься. Если выживем — служи честно, не предавай друзей и страну, бей фашистскую гадину. Вот и вся моя исповедь.

Власов хотел что-то сказать, но СБ вдруг резко начал набирать высоту. Власов замолчал, закрыл глаза. Вот что это было: генерал, командарм, разговаривает с каким-то старлеем даже не как с равным, а душу излить пытается? Видать, понял, что перед смертью все равны. Или это ранение на него так повлияло?

— Все в порядке, товарищи! — второй пилот уже не выглядел так бледно — Отбились. Ушли гады.

Левое плечо начало дергать на подлете к Москве. Неприятно. С утра как-то нехорошо зудело, а потом вот это. Самолет — не то место, где можно спокойно раздеться и посмотреть, что там случилось. Холод, сквозняки из пулевых отверстий и воздушные ямы — непременные спутники полета. Говорили, что позже в пассажирских самолетах даже дают поесть и разносят лимонад. Но это через пятнадцать лет, а сейчас… А раненые? Мне вот Власова стало немного жалко — уж если мне, здоровому, хреново, то ему на носилках — втрое против моего. Но он, гад, держался. Бледный весь, мокрый от пота, зубы сцепил — и отлежал остаток полета молча. Исповедоваться больше не пробовал.

В Чкаловском, на аэродроме, нас встречали. Целая делегация собралась. Медики — за своими, чекисты — за своими. Меня сразу нашел какой-то деятель с петлицами лейтенанта связи и взмахнул перед носом удостоверением, да так быстро, что невозможно было даже понять, на каком языке там написано, не говоря уже, что. На связиста он был похож еще меньше, чем Костя-финансист. Что-то такое в нем было. Нет, буквы Н, К, В и Д не горели у него во лбу ясным пламенем, но контора чувствовалась безошибочно. Наверное, во взгляде больше всего. Какое-то выражение, знаете, вроде «живи, пока я добрый». Единственное, что я понял из его требований, так это желание поскорее завладеть «Голиафом».

— Очень хорошо, товарищ лейтенант, — решил я сыграть простого дубоголового службиста, — дайте-ка еще раз посмотреть ваше предписание. А то, знаете, вещь секретная, мало ли что…

Чекист полез в карман и подал мне бумаги. Я только что губами не шевелил, когда читал. Пальцем по строчкам водил, это было. А он аж приплясывал от нетерпения. Таблеток авиаторских нажрался, что ли?

— Удостоверение в развернутом виде покажите еще раз, — нудным голосом потребовал я. Не знаю даже, чем он меня взбесил, что я решил на нем отыграться? Будто кто-то изнутри подзуживал: «Давай ещё». И после нервно сунутого мне чуть не под нос удостоверения, продолжил: — Вот по описи вам два пакета, — я вытащил из портфеля и передал лейтенанту большие конверты из плотной бумаги со всеми положенными причиндалами, — и мешок с печатями, пломбами и прочим. Всё у меня.

— А изделие? — сначала растерянно спросил фальшивый связист. — Где, мать твою, ящик с машиной?! — завопил он, перекрикивая гул моторов.

— Вы мою маму, товарищ лейтенант не трогайте. Она давно умерла и по возрасту вы никак…

— Да я вас… — зашипел чекист. — Ваньку мне тут валять? Арестую, сволочь! Ты у меня к концу недели на Колыме будешь! Вы там у себя в Киеве охренели совсем!

Всё то, чего опасались ребята, потрошившие «Голиафа», свершалось у меня на глазах. Понятное дело, после рапортов с описанием машинки кто-то в высоких кабинетах решил танкетку прикарманить и получить все почести. Видать и этому деятелю тоже орденок обещали, а тут облом вышел. Вот он и осерчал, бедолага.

Цирк прекратил Кирпонос, которому надоело меня ждать. Он сделал пару шагов от ожидавшей нас «эмки» и спросил, как это умеют одни только большие начальники: вроде и негромко, но так, чтобы все слышали и делали выводы. Желательно раньше, чем руководитель закончит говорить. Я так даже не пытался, всё равно не получится.

— Соловьев, вы там долго еще? Я вас что, ждать должен? Две бумажки отдать не в силах? Или это лейтенант нас задерживает?

Видать, до чекиста в пылу сражения за награду родины не до конца дошло, кого он заставляет ждать, и он проблеял, повернувшись к комфронта:

— Но вот… прибор… машина…, - при этом он старинным рыбацким жестом пытался показать, каким, по его мнению, должен быть недополученный ящик в ширину.

— Оставлена в Киеве моей властью, — закончил фразу Кирпонос. — Вопросы?

Интересно, это мне показалось, или чекист и вправду рванул с места так быстро, что на меня дунуло неизвестно откуда взявшимся свежим ветерком?

— Вот ты, Петя, как дитя малое? Зачем ты с этим хлыщом завелся? — выговаривал мне генерал, пока мы шли к машине. — Времени нет совсем, а они… — он расстроенно махнул рукой и полез на заднее сиденье.

Радоваться и правда было нечему. Хотя Конотоп и держался каким-то чудом, но именно что чудом. Фронт трещал по швам и вот-вот должен был рухнуть. Если только немцы не выдохнутся. И Гудериана с Клейстом пощипали знатно. А они всё пёрли вперед, понимая, что в их положении остановиться — значит проиграть. Да, по сравнению с прошлым разом падение Киева оттянули уже на неделю, если не больше, и масштаб катастрофы должен быть меньше. Но ведь сравнить один я могу! А для всех остальных это как раз и выглядит крахом.

Так что нервное ожидание развязки попытки Клейста затянуть мешок под Кременчугом — не праздное. Вряд ли у немцев хватит сил на второй заход. И их резервы не бесконечны, а потери у них как бы не больше наших. Если первый штурм Киева им обошелся тысяч в сто, то сейчас как бы не вдвое у них полегло.

Наверное, и комфронта думал о том же, потому что вздохнули мы почти одновременно. И выглядело это совсем не смешно.

***

Неизбежное зло в виде заселения в гостиницу, оформления продаттестата и прочих бумажек, без которых военному человеку не прожить и дня, заняло пару часов. Я нервничал и пытался торопить события, чтобы поскорее вырваться к Вере. Генерал молча смотрел на мои терзания. Наконец, последняя печать на последней бумажке поставлена, я нетерпеливо сложил это добро в кучу и спрятал в карман гимнастерки. В левом плече, до этого молчавшем, а потому на время если и не забытом, то отодвинутом на задний план, ощутимо стрельнуло.

— Ты не заболел, Петя? — немного встревоженно посмотрел на мою сморщившуюся физиономию комфронта. — А то выглядишь… не особо хорошо, бледный вон весь.

— Поцарапался где-то, ничего страшного, Михаил Петрович, — быстро ответил я. — Сейчас у Веры разденусь, посмотрю… Виноват, товарищ генерал, — я тут же попытался исправиться. — Разрешите отлучиться, жену увидеть. Хоть на пару часов…

— Иди уже, — махнул рукой комфронта. — В шесть утра чтобы здесь был как штык. Да погоди ты, не лети, — остановил он меня, от нетерпения готового выбежать, и кивнул на телефон: — В гараж позвони, пусть машину пришлют.