Сапер. Том II
Шрифт:
Пока шли, я старался по сторонам не глазеть. Посматривал, конечно, но головой не вертел. И Вера, молодец, шла, будто ей уже слегка надоело сюда ходить и сейчас просто снизошла по просьбе вот этого красавца, который рядом идет. Потому что такому не откажешь — Герой Советского Союза всё-таки.
Генерал уважил, конечно: из-за стола вышел, Вере ручку поцеловал, мне тоже. Тьфу ты, совсем зарапортовался. Мне он руку пожал, конечно же. Ну, официант подбежал, тут всё на высоте, ждать не пришлось. Меню в таких папках подал, что только держись! Одной обложки килограмм, не меньше. Посмотрел я на это меню, даже перевернуть захотелось. Ничегошеньки не понятно. Вроде буквы наши, а слова… только отдельные понятные. Я чуть не
Кирпонос, глядя на мои мучения, пришел на выручку. Говорит, мол, принеси-ка нам, дорогой товарищ, горячего да закусок каких попроще, без этих ваших финтифлюшек. И водки триста грамм, не на пьянку же собрались, а награду отметить.
Зато жена меня удивила, этого не отнять. Позвала официанта, давай ему допрос учинять. Дескать, а вот это у вас так? А это — сяк? А что скажете вот про это? Ну ладно, несите тогда вот это и это, а вот это чуть позже подадите. И все эти непонятные слова произносит будто сама их придумала! Вот это я понимаю, Вера Андреевна! Не хухры-мухры какие!
Ну, принесли всяких вкусностей, налили мы себе водочки, Вера винцо какое-то пьет, выпили за звезду — и так мне хорошо стало. Всё напряжение, которое целый день держало, отпустило. Будто нет войны. Вокруг народ отдыхает, вилки-ложки тарахтят, рюмки с бокалами звенят, в углу кто-то на рояле тихонечко что-то романтическое наигрывает.
И по второй налили, за мудрое руководство выпили, как без этого. Закусили. Михаил Петрович меня нахваливает, какой я хороший попался под его началом служить. Я на ус мотаю, чтобы в следующий раз, когда он немного по-другому мою работу оценивать будет, сравнить с чем было. Верочка смешные истории из врачебной практики рассказывает. То про мужика, который за один вечер три раза лампочку в рот засовывал, никак понять не мог, как так получается, что она назад не выходит. То про алкоголика, который жене звонил в расческу, считая ее телефонным аппаратом.
Хорошо сидим, короче. И вот откуда этот взялся? Только что не было — и нате, получите, хрен на блюде! Кирпонос как раз встал, отошел куда-то, Вера тоже пошла носик попудрить. Вроде перерывчик небольшой получился. И я сижу, жду, когда закуски продвинутся дальше и освободят место в желудке для горячего. И вдруг подходит к нашему столу мужик этот. Маленький какой-то, одна голова здоровенная. И пьяный вдрабадан. Такое впечатление, что у него уже, как в том анекдоте, капуста в горле плещется. Волосы темные, на лбу залысины. Выбрит плохо, небрежно. Щетина на верхней губе, такая, знаете, когда усы отпускают и с недельку уже не брил там, криво подровнена. А над ней нос крючковатый нависает. И костюм: видно, что дорогой, но уже сильно пострадавший в пьянках, весь в винных пятнах. Зато сорочка накрахмаленная, белоснежная, будто ему ее только что поменяли. А галстук — опять-таки, в голодное время из такого супчик сварить можно, наверное.
Подошел и стоит покачиваясь. Что-то в нем такое было, в этом головастике, растерянное, что ли? Будто он только что здесь оказался и не знает что дальше делать. Но тут мужик этот моргнул и снова превратился в прежнего пьянчугу.
— О, награду обмываем? — говорит он, всматриваясь в меня, будто резкость никак навести не может. — Это дело хорошее. Поздравляю, — и с совсем не пьяной ловкостью схватил наш графинчик с водкой, набулькал скоренько в схваченный бокал (Кирпоноса, кстати) грамм сто пятьдесят и выпил одним глотком. На весь этот фокус у него пара секунд ушла.
Я, если честно, офонарел. Пришли в такое приличное место, а тут забулдыга разгуливает, с чужих столов водку хватает. Прям привокзальная пивнуха. Не ожидал. А головастик не останавливается: схватил с тарелки кусок ветчины и сжевал его.
Тут я начал приходить в себя. Надо, думаю, вывести его аккуратненько, пока он дебош не устроил или, не приведи господь, на нашу скатерть сдачу не выдал. Он, видать, почуял, что сейчас могут начать бить и говорит:— Вы не обижайтесь, товарищ…, — тут зрение его опять подвело, он пару секунд всматривался в мои петлицы, пытаясь разобрать звание, и продолжил: — Наверное подполковник… Я пьяный, конечно… Но просто не знаю, что делать, — он довольно громко икнул, — трезвым.
Да, думаю, кубари со шпалами в петлицах перепутать — это надо выпить немало. Хорошо, не наоборот, а то ведь в секунду разжалованный подпол мог бы и не сдержаться. Нам тут только мордобоя не хватало. Надо всё это на тормозах спустить, пока мои не вернулись.
— Давай, — говорю я как можно спокойнее, — иди дальше, дорогой товарищ. Выпил на дармовщинку и шагай куда шел.
— А я ведь, — пьяница еще раз опасно икнул и я снова подумал, что пора отвести его подальше, а то парадный китель у меня один, — член Союза советских писателей! Ува-ажаемый человек! Юрий Олеша! Не знаете? — и он, покачнувшись, схватился за край скатерти. Хорошо, я успел придержать ее, а то сейчас бы все наши вкусности на полу оказались.
Тут за головастиком, наконец, прибежали. Советского писателя крепко схватил под руку какой-то его приятель и пьянчужка сразу утратил интерес и к нашему столу, и ко мне. Он обнял своего спутника и начал сетовать на то, что князю «Националя» никакого уважения, что сейчас такое страшное время и его могут убить. «Разве что вилкой тебя тут убьют», — подумал я. Сколько их, этих тонко чувствующих натур, всю войну мужественно обороняли Ашхабад и Алма-Ату? Тоже мне, герои ташкентского фронта. Некоторые хоть работали: писали там что-то, кино снимали, а в основном вот так вот и гульбасили, переживая за себя, любимых. Ишь, не знает он, что трезвым делать. Я бы тебе занятие быстро нашел, засранец.
На этом приключение не кончилось. Через минуту буквально, как бы не раньше, подходит к нашему столу прелестная брюнетка, вся в каком-то блестящем зеленом платье, в ушах каменья, тоже зеленые кстати. Прическа — день, наверное, в парикмахерской сидела, всю эту красоту на голове соорудить. А на лицо вроде знакомая, может, видел ее раньше? И почти трезвая, что примечательно. Подошла уверенно, и без всяких предисловий говорит:
— Вы простите нашего товарища, это он лишнего выпил, не хотел вас обидеть, — улыбнулась так, знаете, приветливо, я невольно в ответ улыбнулся. — И разрешите вас поздравить с высокой наградой, товарищ старший лейтенант.
Ну я встал, понятное дело, поблагодарил, говорю, мол, ничего не произошло (и в самом деле, хлопнул водки советский писатель, да ветчиной зажевал, невелика потеря). И тут наконец-то вернулся комфронта. Увидел брюнетку эту, заулыбался как кот на сметану.
— Добрый вечер, Верочка Александровна, — начал петь Кирпонос, — какая приятная неожиданность, не ожидал даже, что вас тут увижу…
Дамочка тоже давай улыбаться. Видать, знакомцы, да не просто так здрасьте-прощавайте, а как бы даже у них чего не случилось в смысле каких-нибудь амуров. И продолжают они говорить друг дружке всякие приятности, на меня уже внимания никакого не обращая.
Вернулась моя жена, смотрит на меня — мол, что тут произошло, пока я отсутствовала? Что за баба? Я так же молча рукой показываю, потом объясню, погоди.
— Вера Александровна, познакомьтесь, — наконец комфронта вспомнил, что он не один. — Это тоже Вера, только Андреевна, жена моего адъютанта, Петра Соловьева.
Короче, оказалась эта самая брюнетка, дорогие друзья, ни много ни мало, а солистка Большого театра Вера Давыдова! Слыхали? Я тоже нет, оперу я как-то не очень хорошо знаю. Но что умница и красавица — тут я вам ответственно заявляю, что так и есть.