Сарнес

Дверь позади нее отворилась. Кто-то вошел.

Пока она не обернулась — это может быть кто угодно. Какой-нибудь другой придворный, явившийся по другому делу, за которое Ма не в ответе…

Цзяо Ю произнес:

— Наложница! У меня новости для Великого Хана.

Ма никогда раньше не слышала, чтобы Цзяо говорил по-монгольски. Звучало так, словно инженер выучился по книжкам. Но тон был прежний: холодный, пренебрежительный. Она так его и видела: обрамленный редкой бороденкой рот, выражающий превосходство, яркий блеск в глазах, как у хорька.

Ма через силу ответила, и голос ее прозвучал неестественно:

— Досточтимый министр, Великий Хан спит.

Это было безнадежно, но она мысленно умоляла его: пожалуйста, Цзяо Ю, не надо, уходите.

Недоверие Цзяо почти физически давило на нее:

— Наложница, вы, кажется, меня не поняли. Явился бы я в покои Великого Хана, не будь дело неотложным? Разбудите его.

Он пробормотал себе под нос, на сей раз по-ханьски:

— Что эта женщина о себе возомнила?

Ма кое-как встала, всем телом дрожа от отвращения. Хотелось выскочить из собственной шкуры, перестать быть собой, чувствовать. Ей не под силу выносить этот чудовищный ужас. Даже минуту, не говоря уж о вечности.

И хуже вины был стыд осознания: себя ей было жальче не меньше, чем Цзяо. Она сама сделала выбор. Понимала, что, убив ради Чжу, потеряет часть себя. Она знала и разве имеет теперь право жалеть себя?

Но как же невообразимо больно.

Ма с трудом обернулась, открыв Цзяо свое лицо. Сказала сквозь слезы:

— Лучше бы вы ей поверили, Цзяо Ю.

Инженер всегда соображал быстрее прочих. Он не стал тратить последние мгновения на панику, не попытался сбежать, а открыл рот, чтобы заорать и разбудить Великого Хана. Но золотая проволока — проволока, которая некогда была фениксом на заколке для волос — уже обвилась вокруг его горла. Он смог издать лишь слабый хрип. Горничная Ма изо всех сил затягивала проволоку, из укромных углов выскочили прочие служанки и вцепились в одежду министра.

Лицо Цзяо побагровело. На лбу проступили вены, узловатые, как древесные корни. Он был ученый, хрупкого сложения, и вчетвером женщины могли его удержать. Но страх смерти неожиданно придал ему сил. Он откинул голову назад, разбив служанке нос, заметался, словно бык, пытающийся сбросить повисших на нем волков. Его рот был разинут в беззвучном реве.

Ма, дрожа, запахнула покрывало. Сколько раз она наблюдала чужую смерть и молилась, чтобы конец настал быстро? Единственная разница была в том, что на сей раз она молилась об этом не ради умирающего. Ее сводило с ума упрямое нежелание Цзяо сдаться. То есть погибнуть. В любой момент может проснуться Великий Хан или стражники призадумаются, отчего это наложницу так долго укутывают для переноски.

Ноги борющихся служанок со слабым шорохом скользили по деревянному полу. Глаза Цзяо лезли из орбит, белки налились кровью. Его шатнуло вперед, потом, потеряв равновесие под совместным натиском женщин, он попятился, спотыкаясь, и все разом с грохотом врезались в длинный буфет кленового дерева. Стены содрогнулись.

— Великий Хан! Все ли в порядке?

Главная служанка оскалилась от напряжения и потянула сильней. Рот Цзяо распахнулся, стал виден язык.

Сквозь парализующий ужас Ма кое-как откликнулась:

— Одна из моих служанок была слишком беспечна и споткнулась. Я накажу ее позже.

Жизнь покидала Цзяо толчками. Когда колени инженера, наконец, подогнулись, служанки повалили его на пол. Их ноздри трепетали от беззвучного усилия. Самая высокая из девушек тут же сбросила форму и сандалии. Остальные сорвали с Цзяо черную министерскую мантию, шапку чиновника, штаны и башмаки, и всунули ей. Переодевшись, она сразу выскользнула за дверь, стараясь не смотреть на стражников. Те ведь тоже почтительно смотрят в пол. Есть надежда, что примут ее за чиновника, спешащего в тени по своим делам.

Они затаили дыхание и хором выдохнули, услышав приветствие стражников и удаляющиеся по коридору шаги служанки. Быстро, одними губами приказала Ма остальным, скинула с себя покрывало и положила его на расстеленный ковер. Девушки затащили туда тело Цзяо и положили рядом с ней. Затем накинули на них концы ковра и обоих закутали с головой.

Тело Цзяо было все еще теплым. Как будто просто лежишь рядом с кем-то. Но перед глазами у Ма стоял широко распахнутый рот. Ей хотелось кричать.

Главная служанка стукнула в дверь, вызывая евнухов. До Ма донесся ее шепот: будет тяжелее, чем обычно. А потом они, крякнув, оторвали ковер от земли и потащили во главе процессии служанок. Три девушки, а должно быть четыре. Но служанок замечали не более, чем дворцовую мебель. Никто из стражников не обратил внимания, что одной не хватает. Вот они уже снаружи, вот несут Ма в ее покои через весь дворец.

Это был подарок Чжу от Ма. Прижатая ковром к мертвецу, она думала, что какая-то очень важная часть ее самой канула во тьму вместе с Цзяо. Была утрачена вместе с жизнью, которую Ма отняла у него, и восстановлению не подлежит.

* * *

Чжу трусила за Мадам Чжан, стремительно поднимавшейся на верхний ярус Весеннего Зала. Спина у нее болела. Сегодня утром всех служанок Императрицы скопом избили за то, что кто-то из них по дурости оставил открытой дверь в птичник. Мадам Чжан и так-то уже была в отвратительном настроении после унизительного ожидания предыдущей ночью. И когда ей доложили, что ее драгоценные голуби разлетелись и их перестреляла стража Великого Хана, ярость Императрицы оказалась неописуемой.

Спина ныла, но Чжу отделалась малой кровью. Раз ее еще не уволокли ханские стражники, а Госпожа Шинь, по слухам, в добром здравии, — значит, Ма удалось, хотя бы частично, разрешить проблему с Цзяо, не вызывая подозрений. Ма избавилась от угрозы навсегда или просто умудрилась не пустить Цзяо к Великому Хану? Он все еще где-то во дворце, готовый в любой момент разрушить планы Чжу? Столько неизвестных в этом уравнении, а узнать неоткуда.

На верхнем ярусе Весеннего Зала было холодно. По углам открытой террасы находились огромные астролябии и механические часы. С этой обзорной точки на высоте третьего яруса Чжу и Мадам Чжан видели стены Дворцового и Императорского Городов, а за ними — кусочек аккуратной планировки внешнего города. В пасмурные дни внешние стены Даду казались коричневатыми, не золотыми. На южном горизонте пыль поднималась, словно стяг.

— Как уже близко Чжу Юаньчжан! — сказала Императрица, прожигая взглядом облако пыли. — Мой супруг собирается одолеть последнее препятствие на пути к безграничной власти с помощью войска, которым снабдила его я, и притом смеет отодвигать меня в сторону?

Чжу мысленным взором увидела знакомые очертания своей армии, Юйчуня в командном шатре. По пыльному облаку трудно было судить, когда именно войско столкнется с защитниками Даду. Через пару дней. Не более четырех. Еще четыре дня продержаться и не дать Цзяо пустить все под откос. У Чжу возникло неприятное чувство, что ее план — вроде неустойчивой пирамидки из камешков. Пирамидка качается, но, если не произойдет ничего, способного нарушить равновесие, может простоять сколько надо. Однако единственного порыва ветра или неожиданного толчка хватит, чтобы вся конструкция рухнула.