Сарнес

Однако — как Оюан и подозревал — дела у Чжу шли не блестяще. Все его прошлые победы были результатом стремительной атаки. Он и сейчас надеялся взять нахрапом. Но генералу Чжану не занимать опыта в борьбе с ретивыми юнцами вроде Чжу Юаньчжана. Он глубоко окопался, вынуждая Чжу терять своих людей, — а заодно и людей Оюана, — в почти каждодневных стычках, не приносивших особого успеха. Оюан понял, что генерал Чжан решил спокойно держать оборону, пока противник не выдохнется. В итоге Чжу либо отведет войска, уступив генералу Чжану восточную окраину своих земель, либо будет биться до смерти. Своей.

Когда до Оюана дошло, что происходит, его грезы о побеге приобрели оттенок отчаяния. Ну, допустим, выберется он из своего шатра. Дальше что? В Интяне его войско стояло под стенами города, с лошадьми и скотом, без которых не обойтись. Если бы Оюану в свое время удалось добраться до войска, он убедил бы своих командиров сбросить Чжу и вернул себе власть.

Но здесь, на розовом травяном поле, их армии стояли вперемешку. С точки зрения снабжения и логистики, да и просто географически, это уже было одно войско. Шатры и юрты стояли рядом, Оюановы стада и запасные лошади тянулись, как хвост кометы, до самых окраин царства Чжу. Выцепить из этой мешанины своих воинов и бросить их на Даду он физически не мог. От этой мысли ему было тошно.

Над командным шатром Чжу горел золотом стяг. Бахрома висела неподвижно в утреннем безветрии. Чан поднял полог, придержал его перед Оюаном и вошел. Тот бросил взгляд поверх плеча Чана и замер в изумлении, забыв взяться за полог. Сердце в груди стремительно забилось, и он закашлялся.

Чжу, облаченный в свои золотые доспехи, стоял спиной к генералу Сюй Да, а тот расчесывал ему волосы. Наверное, они разговаривали — Оюан не слышал. Он просто смотрел. У Сюй Да были большие руки, сообразно его могучему сложению. Голова Чжу казалась странно маленькой, пока он зачесывал его волосы в хвост. Делал он это сноровисто и привычно. Так бойцы выполняют мелкие, повседневные мужские задачи, без которых войны не бывает: чистят, чинят сбрую, оперяют стрелы…

Но совсем другое дело — прикасаться к другому человеку, ухаживать за ним так, словно ты вовсе не генерал, а…

Щеки у Оюана вспыхнули таким всепоглощающим стыдом, что впору ослепнуть. Он бы даже обрадовался слепоте. Поскольку Чжу все еще отращивал волосы, они были короче, чем у большинства взрослых мужчин, и срез тоже смотрелся непривычно. Генерал Сюй дважды свернул эти волосы, затем надел на получившийся узел золотую сеточку и закрепил такой же булавкой.

Это похлеще, чем увидеть, как люди предаются страсти. Потому что мужчины так себя не ведут. Не прислуживают, не прикасаются друг к другу. Но Чжу и генерал Сюй Да бесстыдно выставляли свои отношения на всеобщее обозрение, будто не боясь стать мишенью для насмешек.

Чан обернулся посмотреть, почему Оюан встал столбом. С недоумением проследил за его взглядом, прикованным к Чжу и Сюй Да.

— В чем дело?

Для него это было в порядке вещей. Для всех! Чжу легко улыбнулся генералу, прежде чем отойти. В мире Оюана просто не могло существовать подобной привязанности. Но здесь, в мире Чжу, мире, которым правил человек, ни капли не похожий на властителя, все было иначе. Они не заслуживали ничего, кроме презрения. Однако, когда Оюан увидел, как Чжу улыбнулся генералу, как благодарно похлопал того по плечу, презрение сменилось убийственной печалью. Он перевел дыхание, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони — и лишь тогда смог войти вслед за Чаном.

Чжу повернулся к Оюану и учтиво сказал:

— Спасибо, что пришли, генерал.

Будто у Оюана был выбор. На мгновение странный, непроницаемый, как у насекомого, взгляд Чжу, в котором не читалось ни малейшего осуждения, задержался на побелевших костяшках Оюана.

— Мне нужен ваш совет в одном деле… Вы наверняка заметили, что я не могу потеснить генерала Чжана. А я на это надеялся.

Ну хоть это до него дошло, подумал Оюан с презрительным отчаянием.

— В ближайшее время подкрепления я получить не могу. Вам случалось сражаться бок о бок с генералом Чжаном, вы знаете, на что он способен. Вот и скажите мне, каковы наши шансы на победу в текущей ситуации?

В глазах Оюана Чжу, командир Чан и даже генерал Сюй были еще детьми. И, как дети, они не знали пределов своих возможностей. Оюан ответил просто:

— Шансов нет.

Снаружи зазвучали барабаны, призывая воинов к очередной бесполезной битве. Любопытно, Чжу не только попросил Оюана высказать свое мнение, но, судя по всему, действительно к нему прислушался. С другой стороны, вердикт Оюана не раздавил его — он продолжал как ни в чем не бывало:

— А что, если я попрошу вас помочь мне выработать новую тактику? Пусть я не могу победить. Вы — сможете?

Святая простота. Оюан секунду даже не знал, что сказать.

— Идиот пустоголовый… Думаете, Мадам Чжан хоть на что-то способна без своего генерала? Он, разумеется, лучше вас всех, вместе взятых. Беда в том, что я ему тоже уступаю!

По сути, это было правдой. Оюан без колебаний тысячами бросал рекрутов в мясорубку, и такая тактика приносила свои плоды. До определенного момента. Он никогда не стремился стать хорошим генералом, как Чжан. Генералу Чжану не приходилось плетью выбивать из своих воинов повиновение. Он их знал, верил им, а они служили ему кровью, потом и болью, потому что тоже доверяли ему. Знали: не предаст.

Оюан с горечью сказал:

— В поединке я могу одолеть генерала Чжана. Но мне всегда было понятно, что как военачальник я ему проиграю.

Его никогда это не заботило. Он же не думал, что придется сражаться с Чжаном. А теперь генерал Чжан перемелет их с Чжу войско, и на Даду идти будет не с чем. Но Оюан не мог смириться. Не мог, и все.

Оюан и Чжан Шидэ всегда неплохо ладили. Если не считать непостижимого генеральского решения посвятить жизнь честолюбивой шлюхе, Оюан его уважал. Даже симпатизировал. Но теперь с ужасом понял, что все его уважение — как огонек свечи против ревущего ветра отчаяния. Теперь он был способен на все.

— Если вы хотите остановить человека с сердцем добрым и благородным, как у генерала Чжана, не пытайтесь одолеть его войско, — произнес он. — Одолейте его самого. Поставьте под угрозу то, что он любит даже больше, чем тех, ради кого сражается.

Худощавое лицо Чжу вспыхнуло недоброй улыбкой. Сейчас он был похож не на дружелюбного сверчка, а на богомола, способного убить даже такую огромную (по своим меркам), стремительную и прекрасную птицу, как колибри.

— А что это, генерал?

Есть лишь одна вещь, которая мужчинам дороже братьев и возлюбленных. В ней одной заключены все их мечты, желания, честь и надежды на будущее. Ее утрата разобьет вдребезги не только будущее, но и семью генерала.

Кровь без остановки сочилась между пальцами Оюана.

— Его сын.

* * *

— Откуда вам известно, что его сын действительно в Чжэньцзяне? — спросила у Оюана Чжу, невнятно, потому что пыталась утрамбовать все, нужное для их вылазки, в большой вязаный заплечный мешок — зубами, ногами, одной рукой и плечом другой. Наконец она триумфально воскликнула:

— Ха!

— А я и не знаю. — Оюан презрительно наблюдал за ее акробатическими этюдами. Он уже был готов к путешествию — облачился в непримечательное наньжэньское платье, низко надвинул конусовидную шляпу, скрывая лицо. Чжу, может, и не единственный однорукий человек в округе, а вот Оюан с немалой вероятностью — единственный евнух. Если люди генерала Чжана прознают, кто бродит в окрестностях города, это повредит их плану, а то и им самим.