Сатанинская трилогия

— Сколько денег у тебя дома?

Люд не старался себя защитить, он даже не помыслил о том, чтоб соврать, сразу же выпалил:

— Должно быть, франков двести, триста.

— Сходи принеси.

Первые станут последними, говорится в Писании. Люд чувствовал, что едва стоит на ногах Он зашел в дом, Адель собиралась что-то сказать, он запретил. Пошел в спальню. Вернулся, она глянула на него, он сказал: «Не ходи за мной!» и, взяв висевший на гвозде ключ, запер за собой дверь.

Он пришел в сарай, он по-прежнему чувствовал сильную слабость. Крибле в темноте пошевелился, он покашливал, будто простудившись. Люд вытащил из кармана деньги:

— Здесь сто франков.

— Идет.

И Крибле забрал их. По-прежнему ничего не было видно, будто никого и не было, одни только голос, — но в руках у Люда было пусто.

Затем в проеме двери снова нарисовалась высокая фигура, Крибле остановился, обернулся:

— Большое спасибо! — Он снова покашлял. — Когда закончатся, я вернусь.

Он был уже далеко, звук шагов стих. Да что же со мной? Я что, сплю? Нет! Не сплю. Ах ты. Господи! Он прознал о моей тайне и может делать со мной что угодно. Люд сполз вниз, будто у него отнялись ноги. Но почти тотчас поднялся. Он чувствовал, как внутри разгорается огонь, кровь закипает, все это несправедливо. Он вышел, им двигал гнев. Оказалось, Крибле ушел еще не так далеко. Люду нужно было лишь пойти следом, он шел позади Крибле. «Он от меня не скроется!» — думал Люд. На улицах никого не было, все виделось довольно ясно в зеленом свечении, средь которого двигался Крибле, а Люд шел ему вслед. Он смотрел тому в затылок, вот, куда надо целиться, прыгнув как кошка, поразив одним ударом. Да, он прав: невозможно оставаться в туннеле, и он ведь уже в пути. Чем дальше идешь по тропе зла, тем меньше его в тебе остается, оно истощается, ты от него избавляешься. И он еще приблизился к Крибле, который, казалось, ничего не подозревал.

Он мог выбрать подходящий момент. Удар был таким сильным, что Крибле всем телом повалился вперед, Люд упал на него, даже не успев разжать кулаки.

«Попался! Попался! Дело сделано!» — думал он.

Но теперь уже Люд лежал на спине, руки Крибле сжимали ему шею, а колено Крибле упиралось в грудь.

Они оба катались по снегу, в котором, падая, проделали большую брешь. Крибле улыбался уголком рта:

— С тобой покончено, мой бедный Люд!

Крибле отряхнулся, как выбравшийся из воды пес, из ушей вываливался снег.

— Вот что значит оказаться брошенным всеми! Эй, ребята! — Кричал он. — Идите сюда, коли угодно развлечься! — Летевшее по деревне эхо возвращало каждое его слово. — Идите посмотреть, до чего доводит страсть к чужому добру!

Должно быть, он продолжал бы и дальше, но Люд вдруг вскочил и, хотя Крибле и не пытался его удержать, помчался по полям в темноте прочь.

*

На следующий день утром светило солнце. Ночью небо прояснилось, показалась луна. Тучи неслись в сторону, а она подтачивала их, словно камень веревку. И когда начался день, ее еще было видно, бледную и округлую, одинокую в синем небе.

Жозеф встал рано, ему нужно было работать в лесу, Элоиз поднялась вместе с ним.

Он сказал ей:

— В твоем положении лучше, если б ты осталась в кровати.

— Еще не хватало!

Это была тихая и работящая женщина невысокого роста. Поэтому что бы там ни было, она зажгла огонь, налила воду, смолола кофе, приготовила чашки. Он в это время укладывал в сумку провиант. В конце концов, они сели за стол друг против друга, а посередине стоял большой металлический кофейник, было слышно, как время от времени в нем падают капли.

Горела лампа, он смотрел на жену, она была чуть бледна, на щеках синеватые прожилки.

Он поднялся.

— Послушай, обещай, что ляжешь, как только я уйду.

Она пообещала, он ушел, успокоенный. Несколько человек уже ждали его под распятием, все вместе они пустились в дорогу.

Она долго смотрела из окна на маленький отряд потом подумала лечь, как обещала. Но чего же ложиться, коли солнце только что встало? А дела кто будет делать? К тому же, сказала она себе, Жозеф ничего не узнает.

Так что она не стала ложиться, чувствовала себя бодро, и настроение у нее было прекрасное. Она принялась петь все песни, которые знала. Ребенок составлял ей компанию. Иногда он слегка пинался, она распрямлялась с гримасой, но сразу же улыбалась. Пусть двигается, ворочается, пусть делает больно, тем лучше ведь это знак, что он живой. Чем больше от него страдаешь, тем больше любишь. Она рассматривала живот, спрашивая себя: «Бедный малыш, хватает ли ему места? У него нет ни глотка воздуха, он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не ест, — естественно, злится». И вместе с великой жалостью она чувствовала великое счастье, оставалось лишь набраться терпения. «Можешь пинать меня сколько угодно, жаловаться не буду!»

Вот почему ей так нравилось быть одной, пусть соседки на нее жаловались, говоря, что она загордилась, но теперь у меня своя компания, а время идет слишком быстро, чтобы я теряла его, попусту болтая, как прежде.

Теперь она никогда не бывает одна, и время летит, уже десять часов.

Она сняла фартук, повесила на гвоздь и пошла привести себя в порядок, затем, укутавшись в шаль и повязав на голову черный шерстяной платок с коричневой каймой, отправилась в лавку — не ту, что у Мартена, Мартен разорился, как было уже известно.

Солнце светило вовсю, оледенелая дорога сверкала, словно начищенный котел, по ограде бежали искорки, крыши отливали синим и серебром.

Она заметила, что у фонтана стоит много женщин, это ее слегка расстроило, они наверняка ее позовут, но она была уже слишком близко, чтобы свернуть на другую улицу. Так что она продолжала осторожно идти маленькими шажками; как только женщины ее увидали, они побежали навстречу. И рассказали, что Люд сбежал.

Это была новость, которую все утро обсуждали по всей деревне, вот почему столько народа, женщины окружили Элоиз:

— Только представь, исчез, жена ищет его повсюду. И судя по тому, что говорит Крибле, правильно сделал что сбежал. Вор! Ходил по ночам переставлять межевые камни. Крибле утверждает, что он одержим. Крибле говорит, от него пахло серой!

Так из стороны в сторону ходила молва; это был день, богатый событиями.

Но она среди всего этого шума сохраняла обычный вид. Так ведь и надо жить, не правда ли? И вскоре она уже миновала фонтан, лавка была недалеко. Брук, торговец с большой черной бородой (человек этот всегда был молчалив и даже в такой день не раскрыл рта) быстро взвесил ей соль. Затем муку. Получилось два свертка по два фунта каждый, которые она впихнула в корзинку, заплатила и вышла, погода была прекрасной.

Женщины по-прежнему судачили у фонтана, она пошла по улице позади.

Здесь оказалось гораздо спокойнее, одни привычные прохожие. Несколько сараев, два или три жилых дома, лавка Браншю. В этом месте улица поворачивала. Здесь дорога тоже была покрыта толстым слоем льда. И тоже следовало быть внимательной. Она шла так медленно, что ее подружка Жюли могла не спешить, дабы нагнать ее. Они несколько минут поболтали.

— Это невероятно! — Говорила Жюли. — Человек, которого никто не мог до сего дня ни в чем упрекнуть! Такой милый парень! Счастливый, любящий жену! О чем он думал?