Сатанинская трилогия

Но склон становился все круче, снег все глубже, ночь все темнее, холод все сильнее. Ноги порой не слушались, мысли путались, ей казалось, она миновала лес, но она не могла понять, где очутилась. Сделала один неуверенный шаг, другой. Справа был откос. Она сказала себе: «Лучше уж здесь!»

Ей оставалось лишь идти вдоль откоса, она почувствовала под ногами что-то мягкое, рыхлое. Поджала колени, обхватила себя руками, втянула голову.

Снег шел все сильнее и сильнее.

*

Начались болезни и у людей. Болезни кожи. Люди чесались и не могли остановиться, пока не расчесывали себя до крови. Появлялись черные язвы, которые постепенно охватывали лоб, щеки, губы, подбородок. Казалось, надели маску, словно начался карнавал.

Такое творилось чаще всего со взрослыми; детские тела сводила судорога. Даже те дети, которые до сих пор были здоровее и лучше питались (особенно они), бились в припадках, а после скрючивались, спина и ноги выгибались дугой, руки выворачивало наружу ладонями.

Они не переставая кричали, крики их мешались с доносящимся из хлевов коровьим мычанием, людскими стонами, блеянием, хрюканьем, люди избегали друг друга, испытывая к остальным такое же отвращение, какое вызывали у них сами.

Они понимали, что жизнь скоро станет попросту невозможна. Они пытались ходить за помощью в соседние деревни, но слух, что у них царят дурные болезни, распространился по всей округе, никто не хотел к ним идти, никто не хотел даже принять кого-либо из них у себя.

Оставалось только одно средство, и это была помощь свыше. Они собрались все обсудить. Они не осмеливались больше смотреть друг на друга. У многих головы были закутаны тряпками, и поскольку хворь уже охватывала и руки, они прятали их в рукавах.

Они решили вернуться к кюре, хотя его давно никто не видел, и казалось, его совсем не заботит, что творится в деревне.

Они дождались вечера. На этот раз их было пятеро или шестеро, включая большого Комюнье, а также самого старого жителя коммуны, старичка по имени Жан-Пьер, известного своей жалостливостью.

Они сделали крюк, чтобы не идти мимо харчевни. Постучали, им никто не ответил, постучали снова. Послышался шум, будто двигали мебель, внутри отворилась и затворилась дверь, и лишь потом открылась входная дверь.

— Что ж, — сказал кюре, — сегодня вас много. — Он громко рассмеялся. — Заходите. Я знаю, что привело вас, но вы пришли слишком поздно. Теперь надо ждать, когда кара будет исполнена. Против кары ничего не предпримешь…

Он снова засмеялся. Они вошли. В комнате было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Им стало дурно и долгое время они молчали.

Комюнье в качестве главы заговорил первый:

— Месье кюре, вот мы. Мы снова пришли. Но теперь мы в такой ситуации… Человек этот нас больше не отпускает…

— Какой человек? — Продолжать кюре не стал, растерявшись.

К счастью для него, раздался третий голос, чуть дрожащий детский голосок, это был старик Жан-Пьер:

— Ах, месье кюре, несчастье все в том, что никто не знает, кто это такой. Если б мы знали, ничего бы не было… Но мы не теряем веры. Вот почему мы и пришли, месье кюре, если бы вы могли, мы б обратились с молитвой к Богу. Может, Он нас услышит, если мы помолимся вместе. Когда поодиночке, Он не слышит.

Все закачали головами.

Кюре ходил из угла в угол, в темноте его почти не было видно, лишь вырисовывался черный высокий силуэт, который то приближался, то отдалялся.

Вдруг снова послышался его голос:

— Вначале исправьте содеянное, говорю я вам, — произносил он это очень громко, почти кричал, — это, думаю, больше обрадует Господа. Было бы слишком просто, если бы после нанесенных Ему оскорблений оказалось достаточно лишь достать хоругви… Оставьте их там, где они есть, говорю я вам, и покайтесь!

То ли голос его был слишком жестким, то ли слова звучали как-то наигранно, но они чувствовали себя все скованнее. Может, несмотря ни на что, кюре был прав. Однако, поскольку, как они думали, это была единственная оставшаяся возможность избавления, они упорствовали в своем желании, настаивали на нем и не двигались с мест. Старый Жан-Пьер вновь завел:

— Пожалуйста, месье кюре, пожалуйста, лишь вы можете…

Все поддержали его, все зарядили:

— Пожалуйста… Пожалуйста!..

Кюре сел за стол. Им показалось, он в темноте обхватил голову.

И переменившимся голосом, совсем низким, дрожащим, сказал:

— Вы правы, это моя работа, надо исполнить ее до конца…

Люди столь сильно страдали, что время до воскресенья тянулось невероятно долго. Казалось, дни стали длиннее втрое, а каждая минута приносила новую боль. Они ждали, когда пройдут бесконечные часы и хотели подогнать их, как подгоняют стадо, когда животные мешкают, одно тянет шею попить из ведра, другое вырывает клочок травы, третье без всякой причины встает, тогда их хлопают палкой. Увы, время оплеухами не поторопишь!

Мысль о крестном ходе придала им мужества: «Может быть? — Говорили они себе. — Кто знает?» И все, кто мог, пришли, церковь была заполнена на три четверти. Поодиночке или группками они пробирались по ночным улочкам, вытянув руки и шаря во тьме, словно в куче сажи. К счастью, над крышами высилась колокольня, поднимавшая ввысь крест. В мутном небе это была лишь тень, и все же глаза ее различали, чтобы отыскать дорогу. То здесь, то там за дверями слышалось сиплое дыхание животного или доносились крики больного ребенка, или хрип умирающего, — нигде и ни в какой час дня или ночи не дано нам забыть о том, что с нами стряслось, об обстоятельствах, в которых мы очутились. Они, как могли, спешили и вскоре со шлись все вместе в церкви, в то время как за высокими разлинованными на квадраты окнами задвигалось что-то серое, похожее на клочья паутины. Вначале служили мессу. Были орган, песнопения, колокольчик. Высокие стены служили им зримой защитой, к которой добавлялась еще одна, более действенная, хоть и не видимая глазами. Но сердца от нее укрепились, вновь обрели уверенность, и когда были произнесены последние слова и прозвучало последнее песнопение, когда настал момент и все начали выходить на улицу, они чувствовали себя преисполненными решимости.

Было решено, что зазвонят во все колокола. Этьен, сын Этьена и внук Этьена, занял место на колокольне. В этот день он был не один. К колоколам, в которые он звонил обычно, должна была присоединиться большая Мария Магдалина, которой требовалось три человека, поскольку была она крупной и не всякий мог с нею справиться. Вначале прозвонил ясный и чистый голос, серебристый звон, устремившийся в небесную вышину и паривший там, словно жаворонок. Все увидели, как человек в стихаре выносит крест. Это были люди в белых одеждах [5] , так их зовут. Затем появились женщины и девушки в белых одеждах. Крест слегка наклонился, дверь была низкой, но вот он уже поднялся вверх. Трепетавший в небе звук будто разлетелся в стороны, как поспевшие семена, и хлынуло множество других нот, они струились вокруг повсюду, обсыпая потоки воздуха, приближаясь и удаляясь, несясь сверху вниз и в разные стороны. Несшие крест завернули за угол кладбища. Позади шли женщины в белых одеждах. За женщинами четыре девушки, тоже в белом, несли восковую фигуру Девы Марии в шелковом одеянии. Еще дальше начали появляться мужчины. Дала знать о себе с колокольни Мария Магдалина. Казалось, звуки небольших колоколов метнулись прочь, бросились врассыпную, а над ними, лишь изредка взмахивая крылами, реял иной звук, великий звук, напоминающий птиц больших и спокойных, летающих в самой вышине.

5

Члены Братства Святых Даров во время богослужений облачались во все белое

Они вступили на склон Голгофы. По бокам росла захудалая травка, восходили каменистые ярусы. Огибая, дорога шла от одного к другому. В теплое время года здесь все серое и зеленое, но в этот день виднелось лишь белое да черное. Черным был небольшой еловый лесок, кольцом обрамлявший гору посередине, далее была вершина горы, и на ней — ничего, кроме креста, туда-то и нужно было добраться. И все это время слышались удары Марии Магдалины. Все это время висели в воздухе, словно былинки, ноты колоколов меньших. Но еще слышалось песнопение тех, что поднимались к распятию, вначале тихое, затем все более уверенное. Просьбы, призывы, мольбы. Или не триста нас человек? Нас должны услышать. Так они говорили себе, все поднимаясь. Виднелся полотняный навес, под которым продвигался вперед кюре, далее следовали мужчины в белых одеждах, женщины, читавшие раскрытую в руках книгу, люди, державшие за руку детей, древние старики, старухи, немощные, больные и те, кто едва мог ходить, и те, у кого была забинтована голова, и те, что прятали руки. Пришли все, кто мог, нам не за что устыдиться пред Богом, даже за наши хвори. Все это происходило на очень большом пространстве, процессия шла по петляющей дороге от одного поворота к другому, она поднималась все выше и выше, пение постепенно удалялось. Там и тут лежал лед, и шедшие с крестом во главе, казалось, на мгновение остановились. Но вот снова воспряли, продолжая путь. И все ведомые шли за крестом. Сила не позади нас, но впереди. Нужно смотреть вперед, а не оглядываться назад. Все впереди, выше нас. Шаг за шагом, ярус за ярусом. И вот показалось большое яркое солнце.