Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Трифона Ивановича всего передернуло.

– Ступай, матушка… Нечего тебе тут делать… – сказал он Акулине.

– А вот выдадите ему расчет да прогоните, так тогда и уйду.

Нужно было покориться. Трифон Иванович покраснел, пошамкал губами и, обратясь к приказчику, произнес:

– Увольняю я тебя… Прямо за непочтение увольняю. Не умеешь жить… Дрязги да свары… Смешки да зади ранья.

– Да когда же я вас, Трифон Иваныч…

– Еще бы ты посмел меня-то! Сейчас получишь расчет.

– Неужто, Трифон Иваныч, из-за этой самой кухарки, которая вас в руки забрала!

– Молчать! Сто раз вам было сказано, что она не кухарка.

– И пусть сегодня уходит, пусть сегодня, чтобы его духу не было! – заголосила Акулина.

– Молчать! Кто здесь хозяин? – вырвалось у Трифона Ивановича.

– Хозяин вы, да и я ведь теперь не обсевок в поле. Сами разными льстивыми словами сманили, сами уговаривали…

Акулина закапала слезами.

– Довольно, довольно, матушка… Ступай к себе в комнату. Я все сделаю.

– Скажите прежде при мне, чтобы он здесь сегодня не оставался, а шел на все четыре стороны, тогда я и уйду.

– Собирай, Андреян, свои пожитки и уходи. Сегодня же уходи. Не желаю я, чтобы у меня в доме на праздниках были смутьянства да ссоры.

– Да куда же я денусь на праздник-то, Трифон Иваныч? Эдакий у Бога завтра праздник…

– Найдешь место. По кабакам да по трактирам тебе места хватит, – пробормотала Акулина и вышла из комнаты.

Трифон Иванович взял книгу, свел счеты, отправился в спальню, вынес оттуда тощую пачку денег и, передавая ее Андреяну, сказал:

– Вот твой расчет… Тут твое зажитое… – Затем он опустил руку в карман халата, вынул оттуда красненькую бумажку и тихо прибавил: – А это тебе как бы на праздник… Возьми и спрячь… Праздник где-нибудь промотаешься, а потом я тебя откамердую Афанасию Петрову.

– Благодарим покорно, Трифон Иваныч… А только из-за смутьянки-бабы…

– Вон! – сделал повелительный жест рукой Трифон Иванович.

Приказчик исчез за дверью. Показалась Акулина. Она сияла улыбкой.

– Ну, вот за это спасибо, ну, вот за это благодарю! Ах, Трифон Иваныч, как после всего этого я вас любить буду, так просто ужасти, – проговорила она и хотела обнять его, но он отвернулся и сказал:

– Чего ты! Не понимаешь нешто, что сегодня сочельник и лизаться грех!

Трифон Иванович сел пить чай. Он хмурился и не смотрел на Акулину. Та села против него.

– Вот уж теперь и смутьянства будет меньше, – говорила она. – Одного выгнали, а другим это на нос зарубка, и они будут меня предпочитать. А вот теперь, которые ежели почтительные, тех побаловать надо и всякое им удовольствие за их ласковость… Вот, к примеру, наш Василий… Уж какой парень учтивый и ласковый! Ужасти какой ласковый… Вот ему выдайте теперь на праздник, на гулянку.

– Ну, уж это мое дело… – огрызнулся Трифон Иванович.

– А я хотела вас попросить, чтобы вы мне дали, а я ему передам.

– Так уж ты бы тогда шла в лавку да взаместо хозяина и за прилавок становилась.

– А что ж! Думаете, я не сумею? Очень чудесно сумею! Да и как ладно-то было бы! Вы в трактир чай пить, а я в лавке за прилавком… По крайности, тогда уж у вас ни копеечки бы не разворовали. Везде глаз.

– Ну, уж ты насчет этого, пожалуйста, отдумай! Никогда этому не бывать. Мало мне еще дома-то срамоты, так ты еще в лавку перетащить ее хочешь!

– Срамоты! А вы зачем льстивыми словами на срамоту-то соблазняли? Ах уж эти мужчины! Хуже их, кажись, на свете и твари нет! Сами соблазнят, а потом корят. Послушайте… Дайте-ка сейчас при мне Василию на праздник. «Это, мол, тебе за предпочитание Акулины Степановны». Малины ведь сушеной подарил нам…

– Не проси, Акулина, не проси… Все своим чередом совершится. Завтра утром поздравят меня приказчики с праздником, я им праздничную награду и дам.

– То, голубчик, само собой, а Василию за меня… За его учтивость и ласковость. Анисья! Подь-ка, милая, сюда! – кликнула Акулина кухарку.

– Чего ты кричишь? Что тебе? – спросил Трифон Иванович.

– А вот сейчас…

Вошла Анисья.

– Позови-ка, милая девушка, сейчас сюда нам Василия, – обратилась к ней Акулина. – Да так позови, чтобы потихоньку от других.

– Ну что же ты со мной делаешь, Акулина! – вскочил с места Трифон Иванович и заходил по комнате. – Не надо звать Василия.

– Ничего, ничего, Анисьюшка, зови. Хозяин это так только… Иди… И зачем это вы только, Трифон Иваныч, горячку порете! Коли человек Василий ласковый, то надо и его польстить лаской. А другие это себе на ус намотают и в понятиях будут. А коли все со мной будут ласковы, то будет у нас в доме тишь да гладь да божья благодать.

Вошел приказчик Василий и поклонился.

– Звать изволили? – спросил он хозяина.

– Да, Васильюшка, мы тебя звали, – отвечала Акулина. – Так как ты человек ласковый и ко мне почтительный, за настоящую хозяйку меня предпочитаешь, то хозяин хочет и тебе сделать ласку на праздник. Ну что ж, давайте же ему, что я сказала, – обратилась она к Трифону Ивановичу.

Трифон Иванович только тяжело вздохнул.

– Несите, несите… Нечего тут… Несите из спаль ной-то.

Трифон Иванович вынес из спальной десять рублей.

– Вот, Василий, бери, – сказала Акулина приказчику. – Это будто от меня самой. За ласковость твою и за почтение ко мне… За то, что ты меня предпочитаешь.

– Покорнейше вас благодарю, Акулина Степановна, Трифон Иваныч, благодарю покорно.

– От Трифона Иваныча само собой получишь, а это от меня только. Так и другим скажи: что вот, мол, мне что Акулина Степановна за ласку…

– Не надо. Не говори! – крикнул Трифон Иванович.

– Нет, скажи, скажи… Пусть все знают, – стояла на своем Акулина и прибавила: – Ну, теперь ступай… Больше ничего… Иди, иди с богом.

XII. Нимфа и ее наперсница

По уходе Трифона Ивановича в лавку Акулина тотчас же послала свою кухарку Анисью за полковницкой горничной Катериной. Катерина, средних лет некрасивая женщина, жила у какой-то вдовы-полковницы по той же лестнице, где квартировал и Трифон Иванович, и в последнее время была как бы наперсницей и менторшей Акулины. Акулина сообщала ей все свои тайны и успехи у Трифона Ивановича, а также «обучалась полировке». Катерина тотчас же прибежала к ней. Она была в самом непривлекательном неглиже: растрепанная, с подоткнутым подолом платья.