Сборник рассказов

Сонечка вспыхивает и выкатывается к себе, запершись на ключ. Из-за тонких стен доносится ее голос: "Хулиганье!.. Толстого надо читать. Толстозадый!" Лысый инвалид удивляется про себя, почему живот у голого мужчины бывает так похож на женский. "Пощупать бы его", - медленно думает он, опустив чайник на пол.

Только Пантелеевна, кряхтя, пробирается мимо всех, задевая задницей живот Пугаева...

Наконец Кузьма Ануфриевич, одетый, выводит дочку за руку во двор. Все смотрят на него из окон.

Он положил свою тяжелую руку на голову девочки и тихо внушает: "Едешь ты, дочка, в санаторий... И запомни: живьем не давайся. Чуть что - бей в морду... Или жалуйся. Потому что самое главное - выжить".

Трое

Родимов Коля решил, что он умер, родился второй раз, но уже где-нибудь на иной, более пакостной планете, и второй раз сошел с ума, ибо твердь, на которой он якобы лежал, поехала. Точнее, поехало небо, а может быть, и Земля, но только в другую сторону.

"Это конец, - подумал он снова, - или начало новому сумасшествию, но уже после смерти... Что происходит со мной?.. И почему такой грохот сверху? И сбоку что-то двигается, накаляется..."

"...Да, конечно, я умер и попал в ад... Господи, Боже, за что? За что?"

Коля, как ему показалось, пошевелил губами, пытаясь открыть глаза. Когда что-то там открылось, он увидел не бездонное синее небо над собой, а железную стену мрака наподобие черной крыши.

"Мама, я в аду!" - просияла нежданная мысль.

"Но разве мамы могут вывести из ада? Многие из них, поди, сами в аду", - мгновенно решил Коля.

– Не хочу!
– вдруг заорал он и выпучил глаза.

То, что он увидел наконец, не поддавалось никакому пониманию. Голова его будто бы ползла в одну сторону, тело вроде ехало в другую, а над ним с грохотом мчался мрак.

"Что это и когда конец?" - подумал Родимов. Вдруг стало светло. Над ним ясное утреннее небо. Удаляющийся грохот.

Родимов одиноко лежал между рельсами, а несколько секунд назад над ним пронесся гигантский товарный состав.

Коля приподнялся. Поезд уходил.

"Это же надо так напиться, - с грустью подумал он.
– Где я?"

Время напоминало утро, а где он находится - на этот счет у Родимова не было никакого представления. Последнее, что он помнил, - это себя в шумном городе, в ослепительном ресторане, гордо пьющего водку фужер за фужером.

А почему же тогда он здесь - среди этой равнины, между рельсов, и вокруг ни одного домика! И ни одной пивной, и ни одного вытрезвителя, только просторы кругом и просторы, и нет им конца.

Между тем в конце концов мог появиться второй поезд - впрочем, у Родимова возникло ощущение, что над ним уже прошло эдак пять-шесть поездов, - и Коля все же решил отползти в сторону. Это было нелегко: особенно не поддавалась одна нога, тянувшая все тело.

"Эдак у меня начнется депрессия", - подумал Родимов, робко положив голову на рельс.

В уме опять мелькнула мысль о поезде, и, издав звериный звук "у-у-у", Коля встал на четвереньки и пробежал так метров шесть, оставив опасный рельс далеко в стороне. Он упал на спину, как некий герой Трои, сражавшийся с богами.

Отходил часа два, валяясь в траве, то засыпая, то нюхая цветы, то вглядываясь в просторы. Наконец, вглядевшись, он увидел недалеко на опушке леса (оказался все-таки низенький лесок где-то сбоку) сидевшего на пеньке человека.

Коля, приподнявшись, махнул ему рукой, и ему показалось, что лицо человека расплылось в улыбке и сам он стал как белое облако.

Тогда Родимов, путаясь и плутая, побежал к нему (хотя дорога была прямая).

Приблизившись, он увидел мутного толстого человека с одним ухом.

– Где ж ухо-то второе?
– тупо спросил он.

Толстяк захохотал:

– Напился? У меня их два.

И он, приподнявшись с пенька, показал второе ухо. Действительно, было два, но потом Родимов увидел, что одно исчезло. Потом опять появилось. И нос сместился вниз.

– Ну ладно, садись на травку, - миролюбиво сказал толстяк со сместившимся носом.
– Водочки хошь?

Родимову показалось, что он уже в раю. Кивнул головой: мол, на все согласен.

Услышал бульканье. Отпил.

И вскоре видит: идет он по дороге. С ним одна только его тень.

– До Москвы-то далеко?
– спрашивает он у собственной тени.

– Почитай, километров двадцать пять, - бодро отвечает тень.

– Ишь куда занесло нас, - замечает Родимов.

И идет себе, идет и идет.

– Грузовик!
– вдруг завопила тень.

Родимов шарахнулся.

Из кабины высунулась красная, чрезмерно блаженная физиономия и спросила:

– Жить надоело?

Родимов ответил:

– Спаси!

И долго потом, ругаясь матом с собственной тенью, трясся в кузове грязной и пыльной машины.

Затем водитель забыл его, а сам ушел. Машина стояла, и Родимов спал в ней, пока не услышал у себя внутри вой собаки.

Тогда испугался и выпрыгнул из машины. С любопытством оглянулся.

– Батюшки, а я в Москве!
– вскрикнул он.

– А ты думал, паразит, на луне, - раздался в стороне грубо визгливый бабий голос.
– Пшел вон, опохмелись!

Родимов оглянулся, увидел бабью фигуру и вдруг резво побежал. Дворами. И сразу - на улицу.

"А я жив! А я жив!" - кричалось в уме.

И хотелось даже танцевать от счастья.

– Я бегу, бегу, бегу, опохмелиться не найду!
– бормотал он, озираясь по сторонам.

Вечерело. Закрывались последние магазинчики. Веяло Москвой. Но чудо - в одну еще не закрывшуюся пивнушку Родимов успел нырнуть.

– Господи, какой вид!
– заорала на него буфетчица.
– Что у нас тут, помойная яма? У нас тут пивной зал, между прочим, а не помойка!

Но на полу валялись три человека. Буфетчица - толстая, розово-белая женщина - указала на них:

– Они ведь джентльмены по сравнению с тобой, ирод!

Родимов Коля опять испугался. Подошел к зеркалу, показывавшему его во весь рост. Отшатнулся. Заглянул снова.

"Да ничего особенного, - подумал тихо.
– Ну, конечно, глаз как бы нет. Заросли чем-то. Но видят же. Хоть и мутно. Одна штанина словно собаки разорвали, зато вторая-то - глаженая. Рубаха в пятнах. Это, наверное, от лягушек, - смирно мыслил Родимов.
– Помню, что часа два спал в болоте. И было там мне хорошо, на душе как-то светло, духовно!" Нос его будто сливался с губами, волосы в одном месте стояли дыбом.