Сборник статей

"Природой повелевает необходимость. Необходимость -это тема и изобретатель природы, ее вечная узда и вечный закон" 85

"Природа этот закон не нарушает"86

Связь между Духом-Отцом, как законом, как основной идеей или причиной, и Великой Богиней-Природой, есть архетипическое основание всех пантеистических концепций. Мифологический ветер оплодотворяет богиню грифов и порождает в ней движение; он есть духовный закон ее жизнеспособности. В соответствующий период озарения Ле­онардо заявляет: "Природу сдерживает логическая необ­ходимость влитого в нее закона". 87 В образе "вливания" можно разглядеть мифологический образ духовного семени.

Здесь мы находим странное сходство между Леонардо и Спинозой, во всем остальном людей совершенно разных. Я говорю не только о предвиденном Леонардо "математичес­ком методе", и не только о формуле deus sive natura которая для Спинозы тоже не была материалистической концепцией, а, по большей части, о принципе "любви, рождающейся из знания", который для обоих этих людей был высшей формой самоосуществления человека. Леонардо сказал: "Ибо живопись есть способ научиться познавать создателя всех прекрасных вещей, и она есть способ любить этого великого изобретателя. Ибо истинная любовь рождается из полного знания о вещи, которую любишь; и если ты не знаешь ее, то ты не можешь любить ее сильно или вообще не можешь ее любить". 88

И, словно эхо вопросов Спинозы, почти 150 лет спустя: "Этот вид знания...порождается... непосредственным проникновением самого объекта в понимание. И если этот объект прекрасен и праведен, то душа обязательно соединя­ется с ним... Отсюда определенно следует, что это как раз тот вид знания, который порождает любовь".89

Это "гностическое" представление о любви, рождающей­ся из знания90 при содействии Духа-Отца контрастирует с бессознательным ощущением своей связи с Великой Ма­терью, проявившемся в его полных гордой благодарности словах: "Поэтому совершенно естественно, что природа сде­лала меня бедным"

Его связь с природой - непосредственна и первична, а его любовь к знанию - вторична, точно так же, как для ребенка непосредственна и первична мать и вторичен отец.

Только когда мы поймем эти внутренние ощущения и развитие Леонардо, мы сможем понять, в каком он жил одиночестве. Положение сына-героя, который ощущает себя сыном Духа-Отца, неизвестного его современникам - это всегда гностическое "существование в чуждом мире". Но в Леонардо этот однобокий гностический комплекс компен­сируется и усложняется приземленностью "сына Матери" и большой жизнеутверждающей силой. Этот основной конфликт объясняет двойственность и противоречивость его бытия. Он, незаконнорожденный, вращался среди знати сво­его времени: князей, королей и пап и держал себя с ними & одиноким аристократизмом гения, который вызывал почтительное уважение, но никем не был ни понят, ни любим.

Леонардо видел в человеке великое и совершенное произведение природы; на полях нескольких анатомических рисунков и заметок он написал: "И ты, человек, взирающий на чудесные произведения природы, если ты считаешь их уничтожение преступлением, то задумайся, насколько же преступнее отнимать жизнь у человека; и если эта внешняя форма кажется тебе прекрасно сконструированной, то за­помни, что она - это ничто в сравнении с живущей в ней душой; воистину, что бы это не было, это есть божественная вещь. Дай ей возможность жить, трудиться, получать удо­вольствие и не дай своему гневу и злобе уничтожить такую жизнь - ибо, воистину, тот, кто не ценит ее, ее не за­служивает".91

Но это же самое уважение к человеку наполняет его през­рением к толпе, которая не способна на творчество и, стало быть, не создана по образу бога: "Мне кажется, что в отличие от людей, обладающих идеями и острым умом, грубые люди с дурными привычками и слабым разумом заслуживают не этого прекрасного и многофункционального инструмента, а простого мешка для приема и перерабатывания пищи. Ибо, воистину, мне кажется, что они не могут считаться никем иным, кроме как едоками, потому что мне кажется, что они не имеют ничего общего с человеческой расой, за исключением голоса и формы. А во всем остальном они стоят даже ниже животных".

Тот самый Леонардо, выступавший против лишения кого-либо жизни, тот самый вегетарианец,93 тот человек, о кото­ром говорили, что даже в дни бедности он покупал на рынке птиц, чтобы выпустить их на волю - тот самый Леонардо препарировал живых лягушек, изобретал и строил самые ужасные военные машины и даже гордился этим. Он был доверенным советником Чезаре Борджиа, он изучал физиогномику и делал наброски людей, которых вели на казнь. Никто не мог сравниться с этим уникальным певцом красоты души в умении разглядеть зло и свирепость на человеческом лице; он первый увидел человека, как обезь­яну, как пародию на самого себя.

Леонардо страдал от этого противоречия между небом и землей, в своем царстве, находившемся между добром и злом, он пребывал в таком одиночестве, какого не знал ни один творческий человек вплоть до Ницше Ибо он не был связан даже с самыми великими из своих современников. Ему были чужды как полная зацикленность Микеланжело на своем "opus", так и безмятежное блаженство Рафаэля Среди самых известных людей своего времени, "ненадеж­ный", создававший проблемы, не доведший до конца ни одного дела, Леонардо был посторонним и даже изгоем И при всей своей многогранности и отчаянной неспособности полностью посвятить себя какому-то одному делу Леонардо всегда оставался спокоен и невозмутим Он был кем угодно но только не "проблемной натурой" в обычном смысле этого слова, не говоря уже о том, чтобы быть больным человеком, "неспособным" сделать порученное ему дело

Задача, которую он перед собой поставил - соединить в искусстве закон и необходимость духа, который он стремил­ся постичь в пропорциях тела, с творческой непосредствен­ностью красоты природы - была настолько необъятна и парадоксальна, что результат просто должен был быть эк­спериментальным и неполным. Таким же парадоксальным было его стремление создать высшее единство из бесконеч­ного пространства и открытой, нестесненной человеческой формы, из глубины фона и полноты переднего плана, из противостояния света и тени во всех их состояниях и оттен­ках "Леонардо начинает изнутри, с духовного пространства внутри нас, а не с заранее обозначенной линии, и когда он заканчивает...субстанция цвета ложится легко, как дыхание, на истинную структуру картины".

И здесь целью Леонардо является синтез духа и природы, бесконечного и конечного, невидимой реальности души, ставшей доступной взгляду, и осязаемой реальности тела, свободно перемещающегося в пространстве. Леонардо был заворожен парадоксальностью этих проблем и занимался ими со всей присущей ему страстью; и, в то же самое время, он держался от них отстраненно, словно смотрел на себя самого со стороны. Это особенно ясно видно из его странной манеры делать записи; он никогда не пишет "я должен", "я обязан", а всегда "ты должен", "ты обязан", словно записыва­ет посторонний голос, обращающийся к нему. Поистине уникально это стремление держать дистанцию, и безустан­ные и страстные попытки достичь точки, находящейся точно посередине между двумя противоположностями, которые Леонардо мучительно прочувствовал в полном объеме.

Он был открыт всему; он был сыном и Матери, и Отца. Он страдал от того, что внутри него вертикаль - Дух, человек средневековья и небесный Отец - пересекалась горизон­талью - приземленным современным человеком и Великой Матерью. Именно на этом пересечении неба и земли, кото­рое является Крестом современного человека, Леонардо и нашел новое место человека между двумя силами.

Мне кажется, что его "Тайная Вечеря" является выра­жением этой борьбы и единства противоположностей. В изображенном на этой картине Христе синтез Бога и челове­ка, верха и низа, постигнут и сформулирован совершенно по-новому. Этот окруженный учениками Сын Человеческий -архетипичен, но, тем не менее, является реальным и зем­ным, то есть воплощенным образом первичного человека. Он есть образ того, чем человек является "по-настоящему и по сути своей": Христос Леонардо - не страдалец и не Христос из Евангелия от Иоанна. Он более человечен, ибо он по самой сути своей человек; он окружен учениками, представляющими различные виды темперамента, из кото­рых состоит человеческая натура, в драматичном и, в то же самое время, гармоничном единстве. Он не просто "человек с Востока" и не просто одинокий человек; он не просто вопло­щенный молодой Бог; он есть преображение всего человеческого, одиночество мудреца. И в его распростертых руках живет смиренное молчание того, кто подчиняется судьбе, которая является его собственным "я".