Счастье Раду Красивого

– Наверное, я не сумею хорошо объяснить. Ты должен поговорить об этом с лекарем. Я говорила с ним, и он рассказал, что у каждой женщины есть плодные и неплодные дни. И их можно высчитать. И если мы с тобой будем вместе в мой неплодный день, то я не понесу.

Дворцовый лекарь подтвердил, что так и есть. Он поведал мне о внутреннем устройстве женского тела (не заметив, что эти рассказы способны убить всякое стремление к соитию), а затем сказал, что может считать и сообщать, в который день моя супруга неплодна.

Этот человек, конечно, думал, что оказывает мне большую услугу, и надеялся на награду, но я поблагодарил его весьма сдержанно, хоть и прибавил немного в жаловании... Хорошо, что даже при таком повороте событий я мог найти ещё одну отговорку - пост.

После рождения сыновей Раду Красивый сделался необычайно набожным и не посещал жену в дни поста, хотя раньше частенько пренебрегал этим правилом:

– У нас дети, - строго говорил я своей супруге, - и мы должны уже сейчас подавать им достойный пример.

В итоге получалось, что повинность в супружеской спальне я отбывал всего несколько раз в месяц, да и то не всегда, а жена вынуждено согласилась с этим, но когда получала своё, просто безумствовала. Пусть минуло десять лет брака, но ей исполнилось всего-то двадцать шесть, и рожать она не устала, поэтому в отличие от меня совсем не беспокоилась о том, правильно ли лекарь высчитал день.

"Когда же она, наконец, успокоится!? Ещё немного и поверю, что женщин под подолом щекочут бесы", - думал я, а вскоре приходили другие мысли: "Марица, прости меня. Я был бы счастлив, если б имел власть над своим сердцем".

Само собой появлялось чувство вины, если жена, улучив минуту, когда я не был занят с боярами или в канцелярии, приходила ко мне, приносила отрез дорогого шёлка и говорила: "Смотри. Вот купцы привезли. Если нравится, давай купим тебе на кафтан, а с купцами сторгуюсь". Я чувствовал вину, потому что ткань мне почти всегда нравилась, и это означало, что Марица хорошо знает мои вкусы, то есть проявляет искреннее внимание. Так же было, если она приносила мужскую шапку, ремень, кошелёк. Жена знала, как выбрать то, что мне понравится, и непритворно старалась угодить, а вот её "милый Раду" всё больше притворялся.

Но ещё более виноватым я чувствовал себя, когда в ответ на напоминание прислать кого-нибудь ко мне за деньгами Марица, лукаво улыбаясь, отвечала: "Нет. Хочу сама заплатить". То есть она платила из денег, которые выделялись на её содержание, и таким образом делала мне подарок - подарок, который радует, а не добавляет заботы, куда бы его деть, чтобы даритель не обиделся. И впрямь стыдно не любить такую жену!

К счастью, та по-прежнему любила меня и не замечала, насколько сильны во мне перемены. Помню, однажды, ночуя в покоях супруги, я проснулся оттого, что она гладила меня по лицу и шёпотом повторяла:

– Как же мне повезло с мужем. Я такая счастливая.

Я чуть повернул голову к ней, но ничего не ответил, а жена продолжала:

– У меня такой красивый муж, и я ни с кем его не делю. Все боярские жёны мне завидуют и их дочери-невесты - тоже. Я вижу, как они смотрят на тебя в храме, а ты ни на кого не смотришь. Ты смотришь на священника.

Я вздохнул и подумал: "Эх, Марица. Если твой муж не смотрит на женщин и девиц, тебе бы насторожиться. Знала бы ты, что на священника он смотрит не только потому, что следит за ходом службы, но ещё и потому, что рядом со священником ходит мальчик-алтарник".

Разумеется, ничего этого я жене не сказал. Лишь проворчал:

– Больше не буди меня по пустякам.

– Хорошо, - прошептала она и, поцеловав в угол рта, добавила: - Люблю тебя.

* * *

Были времена, когда я, присутствуя на службах в дворцовом храме или совершая поездки по румынским монастырям, стремился приблизиться к Богу. Я верил, что Он поможет мне "излечиться", но время шло, а исцеление так и не наступило. А затем я обнаружил, что совершаю поездки по монастырям вовсе не ради спасения души, а потому что мне хочется говорить с монахами.

Монахи - доверчивые люди. Они полагают, что главная опасность для них исходит от женщин, и разговаривают с ними неохотно, но если к монахам в гости приезжает мужчина, то братия не видит опасности для себя. Вот почему я приобрёл привычку, приезжая в монастырь, незаметно выходить из отведённых мне покоев и бродить по окрестностям монастыря.

Согласно монастырским правилам тот, кто не принадлежит к братии, не может ходить по обители один - его следует сопровождать, - но я как раз стремился избавиться от всяческих провожатых.

Торопливо спустившись по ступенькам крыльца и почти бегом достигнув надвратной башни, я выходил за пределы монастырских стен и бродил по примыкавшим к обители угодьям: садам, пасекам, лугам. Там я высматривал себе среди трудившихся монахов собеседника, у которого было бы молодое и приятное лицо. Я подходил к этому человеку, приветливо улыбаясь, и заводил разговор о том, как этому "брату" живётся в обители.

Мои бояре, если я случайно улыбался им так любезно, недоумевали. Их как будто настораживало то, что я немного похож на женщину. И даже моё решение отрастить небольшие усы не помогало мне полностью избавиться от сходства, ведь я красиво и тщательно одевался, а от моих волос, спускавшихся на плечи, исходил лёгкий аромат снадобья, которым были смазаны локоны, чтобы не теряли блеск. Да-да! Бояр всё это настораживало, а вот монахи не замечали моего сходства с женщиной - наверное, думали, что так одеваются все столичные щёголи. В обителях верили моей приветливой улыбке и потому на вопросы отвечали честно и охотно.

Случалось, заходила речь об искушениях, но не таких, которые часто одолевали меня, а о других, обычных, которые испытывает чуть ли не каждый человек. Монах со смущённой улыбкой признавался, что он тоже человек, поэтому такие искушения есть и у него. И я в ответ тоже признавался в некоем мелком прегрешении, а затем мы с моим собеседником обменивались советами, как эти искушения побороть.

С женщиной эти монахи никогда не стали бы беседовать так, как со мной. Я видел, что легко располагаю чернецов к себе, проникаю им в сердце, и от этого мне становилось легче смириться с тем, что непринуждённая беседа не должна заходить слишком далеко. Я мог лишь похлопать монаха по плечу, сказать "благодарю, брат, что научил" и не более.

* * *

Разумеется, я понимал, что со мной приветливы ещё и потому, что каждый монастырь, посещаемый мной, получал от меня щедрые подарки. Поэтому у меня поначалу не вызвал подозрения один молодой послушник, который проявил особенное внимание ко мне.

Это случилось, когда я по осени в очередной раз посетил обитель, находившуюся на севере, близ гор, отделявших мои владения от Трансильвании. В тот же вечер, как я приехал, на пороге моих покоев появился русоволосый юноша в чёрном подряснике, а в руках у юноши было блюдо белого винограда.