Счастье в 50. Драмы больше нет

“Чужой мужчина обо мне заботится. А тот, с которым я прожила всю жизнь – нет”, – и этой мысли мое сердце сжимается до размера грецкого ореха и у меня во рту появляется горечь.

С ощущением этой горечи возвращаюсь в клинику. Сев на диван в своем кабинете, пью маалокс и глажу разбушевавшуюся малышку.

Впервые за все годы светлые стены давят на меня, как саван, обволакивая со всех сторон, не оставляя ни единой лазейки для побега.

Немного придя в себя и купировав изжогу, иду на прием, который мне все тяжелее вести. Резкий запах антисептика жжет ноздри, напоминая, что здесь нет места слабости, что любая дрожь в пальцах, любой срыв голоса – признак некомпетентности.

Перед приемом первого пациента некоторое время сижу за столом, стиснув зубы и заставляя себя сосредоточиться.

Вернувшись уже вечером в свой кабинет, пью ромашковый чай и заполняю документы, но цифры и строки от усталости сливаются в одно серое пятно, пока...

– Муза…

От работы меня отрывает голос: низкий, привычный, как старая рана, которая никогда не заживёт.

Узнаю его сразу, даже не поднимая головы.

По моему телу пробегает нервная дрожь и рассыпаются мурашки – не от страха. Нет…

От чего-то более острого, болезненного и ядовитого.

Поднимаю глаза и вижу Карповича. Он стоит в дверях. Его пальцы до белых костяшек сживают портфель, будто это не кожаный аксессуар, а глиняный, который он вот-вот раздавит в пыль.

Лицо Дениса напоминает каменную маску. И только глаза…

В его глазах арктический холод, злоба и раздражение, словно он уже продумал каждый следующий шаг, каждое слово, которое заставит меня сломаться.

– Нам нужно поговорить, – чеканит каждое слово Карпович.

Сижу без движения, будто приросла к креслу попой и ногами к полу.

Мое сердце бешено колотится в висках, глухо, как барабанная дробь перед расстрелом.

– Я не собирался разводиться, – говорит Денис спокойно, но в каждом его слове – сталь. – И уж тем более делить что-то.

Сжимаю кулаки до боли. Ногти впиваются в ладони.

– Поздно, – мой голос тише шепота, но в нем все равно слышны уверенность и сила.

Карпович делает шаг вперед. Воздух между нами сгущается настолько, что его можно потрогать рукой.

– Муза, ты серьезно думаешь, что в нашем возрасте ребенок – это нормально? – его голос шипит, как раскаленное железо в воде. – Нет, Муза, это проблема.

Волна ярости на меня накатывает так резко, что перехватывает дыхание. Как он смеет?!

– Ты даже не пытаешься скрыть, что не хочешь его...

Внезапно тон Дениса меняется. Становится мягким. Фальшивым, как шелк на лезвии.

– Но если ты решила оставить его... я готов смириться. Ради семьи. Ради бизнеса.

– А твоя любовница? – спрашиваю резко, не давая себе передышки, и язвлю. – И тот ребёнок, которого ты так "не хотел"?

Губы еще не бывшего мужа растягиваются в ухмылке, но в глазах – лёд.

– Ну что ж... Есть такая история в моей жизни, – цедит брезгливо Денис и морщится, будто вспоминая что-то неприятное. – Хотя "любовница" – слишком громко звучит. Я бы назвал это временным развлечением.

Меня передёргивает от его тона. Как он может говорить с таким презрением о женщине, которая вот-вот должна ему ребёнка?

– А ребёнок? – сжимаю кулаки, чтобы голос не дрогнул. – Он тоже "временное развлечение"?

Карпович пожимает плечами, будто речь идёт о пустяке.

– Ну да, есть такой... нюанс.

Денис проводит рукой по волосам. По его жесту понимаю, что это его раздражает.

– Но это, Муза, не твоя забота. Ты же сама решила, что наши жизни больше не пересекаются.

Его спокойствие взрывает меня изнутри.

– Ты действительно настолько циничен? – мой голос срывается. – Денис, ребёнок – это не "нюанс"!

Карпович внезапно делает шаг вперёд, и него исходит волна опасности.

– А твой – разве не "нюанс"? Ты хочешь обсуждать мои грехи, забывая про свои? Я не верю, что этот ребенок мой. – шипит он, показывая пальцем на мой живот. Может он от этого мужика, который приходил?

Между нами повисает тяжёлое молчание. Его дыхание горячее, злое. Я чувствую, как учащается мой пульс, но отступать не собираюсь.

– Может и так, – иду ва банк. – Но… Я не прячусь и не называю своего ребёнка "проблемой", – бросаю в лицо мужчину, которого любила больше тридцати лет.

Карпович откидывается назад и смеётся – сухо, без радости.

– Какая разница, как мы это называем? – голос Дениса снова становится гладким, ядовитым. – Главное, что теперь у нас есть... паритет.

Карпович делает паузу, давая мне понять, что все уже сказано.

– Так что давай не будем лезть в чужие дела.

Чувствую, как дрожь бежит по спине, но это не страх. Это ярость.

– Ты ошибаешься, – произношу тихо, но так, чтобы каждое слово дошло до него. – Между нами никогда не будет "паритета". Потому что я люблю и не стыжусь своего ребёнка.

Глаза Карповича сужаются. Мне кажется, что он сейчас взорвётся. Но…

Вместо этого он лишь усмехается.

– Как трогательно, – желчно выдыхает он. – Надеюсь, твой идеализм тебя согреет... когда сыновья узнают, на что ты променяла семью.

Меня тошнит от его поведения. Перед глазами всплывает Назар. Его теплые руки. Спокойный голос. Глаза без этой ледяной жестокости.

Очередное сравнение не в пользу Карповича. И это ранит меня сильнее всего.

Еще не бывший муж что-то замечает в моих глазах и тут же бьет:

– Только учти, – его голос снова резкий, как пощечина, – если думаешь, что сможешь спокойно работать после этого... ошибаешься. Я не дам тебе забыть, кто здесь главный.

Поднимаю голову. Страха больше нет. Только холодная решимость.

– Попробуй.

Он усмехается, давая мне время осознать "ошибку".

– Ты забываешь, что у нас есть сыновья, – растягивает слова, наслаждаясь. – Взрослые, самостоятельные. Они ведь даже не знают, что их мать... – намеренно замолкает, наблюдая за моей реакцией, – завела ребенка от кого-то другого.