Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Пожимаю плечами и пытаюсь объяснить Анджеле всю абсурдность ситуации, в которой оказалась. Горе вязкой грязью проникло во все уголки моего мозга. Я потеряла человека, которого любила больше всех на свете. Больше ничего не имело значения. Я отсиживалась дома, целыми днями размышляя о том, что натворила, и выходила только за кормом для Дэвида и хлопьями, которые ела прямо из пачки, чтобы не умереть с голоду. Это я была во всем виновата. Моя сестра погибла из-за меня. Остальное – детали, не заслуживающие внимания. Такие, как неверное имя в списке пассажиров. Только увидев свое лицо на первой полосе какого-то таблоида, я вспомнила о другой не заслуживающей внимания детали: весь мир думает, что я мертва.

– Но… а как же твоя семья?

– Я пошла к маме. Она была вне себя от горя, она сказала… что…

Я тяжело сглатываю, пытаясь избавиться от кома в горле, который вот-вот меня задушит. Конечно же, на следующий день после катастрофы мама не полетела ни в какой Лондон. Она несколько дней пыталась дозвониться до Алисы, а потом на пороге появилась я. Разговор с мамой был самым трудным из всего, что мне приходилось пережить. Я видела, как облегчение от того, что я жива, сменилось ужасом, когда мама поняла, что это значит для Алисы. Я понимала, что мама предпочла бы, чтобы в том самолете была я, а не ее любимая дочь.

Едва слышно продолжаю:

– Мама сказала, что это я во всем виновата… что от меня всегда были только неприятности… и что не хочет меня больше видеть.

Если бы мое сердце не умерло вместе с Алисой, то мама бы уничтожила его в тот день. Глаза Анджелы наполняются слезами, и я вспоминаю, что они с Эбби очень любят своих детей: бесконечное терпение, объятия, ласка, сказки на ночь… Но Анджела не может понять того, что я осознала слишком рано: я постоянно напоминала маме о мужчине, которого она любила и который ушел из ее жизни, оставив только письмо на столе. «Погодок тянуть сложно, стресс разрушает отношения», – объясняла она своим подругам… Не нужно иметь степень Гарварда, чтобы понять смысл ее слов.

– А все люди, которых ты знала? Семья твоего зятя?

Пожимаю плечами:

– Я переехала, сменила номер телефона, закрыла аккаунт в соцсетях и со всеми разорвала отношения. Некоторые подруги Алисы долгое время поздравляли ее с днем рождения по электронной почте. Я никогда никому не отвечала, в итоге все сдались. Что касается сестер Оливера… они за несколько недель потеряли отца и брата. Думаю, они почувствовали облегчение из-за молчания Алисы. Одним горем меньше… К тому же я ждала, что меня разоблачат и правда выйдет наружу. Но время шло, ничего не происходило, и поскольку в глубине души мне не хотелось воскресать из мертвых, я стала жить под именем своей сестры.

– А потом?

– А потом я позвонила в Лондон и расторгла договор аренды квартиры, которую снимали Алиса и Оливер. По официальной версии я трагически потеряла мужа в нашумевшей авиакатастрофе. Владелец квартиры согласился прислать мне личные вещи сестры, а все остальное я сказала ему оставить себе. Я спрятала Феникса в картонную коробку и возненавидела музыку. Если бы не это дурацкое интервью, если бы не мои мечты о славе… Алиса бы не умерла.

– Потом ты занялась финансами… – заканчивает Анджела.

– Да… Заперлась дома и целый год только и делала, что изучала финансы. Как ни странно, именно это и спасло меня: строгость цифр, ясные формулы с предсказуемыми результатами. А потом я нашла работу и встретила тебя. С тех пор мне удалось поддерживать иллюзию нормальной жизни, основанной на этой абсурдной лжи.

* * *

Анджеле пришлось вернуться в Нью-Йорк. Зная ее начальника Эндрю, который в одночасье уволил меня из-за панической атаки, чудо уже то, что он согласился дать ей двухнедельный отпуск. Тем не менее Анджела звонит мне каждый вечер и заставляет включить веб-камеру – проверить, ем ли я еду, которую она заказывает мне из веганского ресторанчика, расположенного в Восьмом округе. Иногда я думаю, что это Алиса – где бы она сейчас ни была – послала мне Анджелу. Анджела велела Саранье навещать меня несколько раз в неделю. Саранья даже приехала вовремя, по крайней мере дважды, что само по себе является чуть ли не признаком надвигающегося апокалипсиса. Все беспокоятся обо мне. Я разрываюсь между чувством вины и огромным облегчением от мысли, что можно больше не лгать. Саранье я тоже рассказала правду. Она выглядела так, будто ее вот-вот инфаркт хватит, и от удивления молчала аж четыре минуты. Потом она скачала мой альбом в «Спотифае» и, по ее словам, с тех пор слушает его на повторе.

И вот я снова переступаю порог «Спейса». Я не ходила на работу три недели. Зато каждый день ходила к психотерапевту. Я обещала Анджеле. К тому же есть проблемы, с которыми мне нужно разобраться. Виктуар и Реда уже в офисе. Они устраивают мне радушный прием, спрашивают, что произошло, и говорят без колебаний обращаться к ним, если мне понадобится какая-нибудь помощь.

– Все хорошо, я просто устала, – говорю я, тронутая их участием.

Потом Реда протягивает мне бумажный сверток. Удивленно благодарю его, осторожно открываю и вижу бейгл с корицей и изюмом.

– Вареный, как в Нью-Йорке, – уточняет Реда, – настоящий. Я встал ни свет ни заря, чтобы сходить за ним аж в Восемнадцатый округ, в булочную, где, по слухам, готовят лучшие бейглы в Париже!

– А я купила тебе сливочный сыр, – добавляет Виктуар.

Подкрепляя слова делом, она достает из своей сумки в стиле милитари упаковку сливочного сыра и нож для масла. Сглатываю слезный комок, который сдавливает мне горло, и, запинаясь, бормочу «спасибо».

– Мы отойдем за кофе, – говорит Реда, видя, что я изо всех сил пытаюсь сдержать чувства.

– Зачем? Ты же видишь, она сейчас заплачет, – отвечает Виктуар.

– Вот именно, – вздыхает Реда, закатив глаза, и уходит.

Виктуар следует за ним, бормоча, что не понимает и никогда не поймет странных норм нашего абсурдного общества. Я тем временем вытаскиваю из свертка с бейглом салфетку и незаметно вытираю глаза.

Бейгл сладкий, мягкий и вызывает у меня такие же чувства, как бейглы в «Пляжном кафе» в Наррагансетте: любовь, доброту, тепло, дружелюбие… А возможно, все дело в кофе, которым со мной поделились Реда и Виктуар. Возможно, мне следует сдаться. Раз и навсегда избавиться от колючей проволоки, которая окружает мое сердце, и признать: она больше ранит меня, чем защищает.

Выбрасываю пластиковый стаканчик в мусорку и небрежно спрашиваю:

– А Джереми сегодня не в офисе?

Виктуар едва заметно подталкивает Реда локтем, что не укрывается от моего внимания. Она упорно молчит, поэтому отвечает Реда:

– Джереми уехал на несколько дней с Зои. Он вернется послезавтра.

После этого мы возвращаемся на свои рабочие места, и я снова погружаюсь в счета компании, словно и не было последних трех недель.

Через некоторое время стучусь в кабинет Криса. Сквозь разделяющее нас стекло вижу, что он не реагирует. Его глаза, скрытые за стеклами очков, устремлены далеко-далеко за горизонт, за шиферные крыши, светящиеся в солнечных лучах. Поколебавшись, осторожно толкаю дверь.

– Можно?

Крис переводит взгляд на меня. Несмотря на элегантный кашемировый свитер и новенькие кроссовки «Стэн Смит», он похож на потерявшего ребенка. Он не брился несколько дней, и бледные щеки покрывает неровная щетина. У меня болит за него сердце, но чем раньше я сообщу новости, тем раньше он сможет действовать. Закрываю за собой дверь и сажусь напротив.

– Как поживаешь, Алиса?

– Намного лучше. Прости, что пропала на три недели, я…

– Не волнуйся. Твоя подруга предупредила, что ты заболела, – любезно отзывается Крис, но выглядит по-прежнему рассеянно. У него на столе царит беспорядок. Возле деревянного тотема (Крис рассказывал, что тотем родом из Гватемалы и приносит удачу) валяется пустой стаканчик из-под кофе, погасший экран компьютера обклеен исписанными стикерами, словно венком увядших лепестков… Мое внимание привлекает поблекшая от времени фотография, которую я раньше не замечала. На ней изображены три подростка. Узнаю Криса и Джереми, несмотря на круглые безволосые щеки. Им должно быть около пятнадцати. Третий подросток – девочка со светло-зелеными глазами и черными как смоль волосами. Дружелюбно приобнимая Джереми за шею, она положила голову Крису на плечо. Тот, в свою очередь, крепко прижимал ее к себе. Проследив за моим взглядом, Крис говорит: