Счастливчик

После этого, по сути, риторического вопроса на меня обрушивается пощечина. Не удар в челюсть, а именно пощечина. Как ребенку или как женщине. Вижу, как поднимается его рука, могу увернуться, могу перехватить своей левой, но стою и не дергаюсь.

Щеку обжигает, голова по инерции отклоняется в сторону, но я снова упрямо поворачиваюсь к капитану. Второго удара не последует — почему-то не сомневаюсь.

— Не говори о том, чего не знаешь, — шипит Роу, но уже не кричит.

— Не знаю, — признаю, — но догадываюсь.

Чтобы ни случилось с матерью Ди, очевидно, что она была механиком и отвечала не только за технику на этом судне, но и за порядок. Именно поэтому капитан так и не нанял постоянного механика — хотел сохранить это место за призраком.

Грудь Джонатана тяжело вздымается, мне кажется, он пытается взять себя в руки, но пока у него не выходит.

— Климат-контроль тоже твоя работа? — произносит как сплевывает.

— Моя. И да, мне никто не давал права, — мне бы заткнуться на этом, но не могу. — Вы правда думаете, что во имя памяти нужно издеваться над экипажем? Жить в грязи и в холоде? Вы что, любите призрак больше, чем собственных живых детей?

Лицо капитана больше не красное. Оно бледнеет, а голос падает едва ли не до шепота.

— Да как ты смеешь?

— Потому что никто не смеет сказать вам это в лицо… сколько? Год? Два?

Плевать, если Роу решит ударить меня еще раз, однажды кто-то должен был ему это высказать.

Когда погиб мой отец, Морган, любившая его больше жизни, не села оберегать его старые вещи, она подняла голову и пошла дальше. И за это я не только ее безмерно люблю, но и уважаю.

— Чтобы я больше не видел тебя до Альберы, — рука капитана поднимается снова, но на этот раз, чтобы упереть мне в грудь указательный палец. — И даже нос из каюты не высовывай. Иначе я за себя не отвечаю.

— Как скажете, — отвечаю равнодушно.

— "Как скажете, капитан", — поправляет Роу, напоминая мне о моем месте на корабле.

— Как скажете, капитан, — повторяю попугаем.

После чего Роу разворачивается и выходит из каюты.

Если бы автоматической дверью можно было хлопнуть, не сомневаюсь, он бы это сделал.

ГЛАВА 11

После того памятного побега в тринадцать лет, когда я умудрился сделать себе татуировку и сутки водить за нос дядюшкину охрану, Морган впервые меня по-настоящему наказала — на неделю посадила под домашний арест. Возможно, кто-то скажет: "Подумаешь, неделя, всего-то". Но для меня эти семь дней были настоящей пыткой. Более того, я на полном серьезе предпочел бы, чтобы меня пытали физически, чем заперли в четырех стенах.

Миранда была настолько зла и горела желанием меня проучить, что даже сообщила в школу, что я болен, и не отпускала меня на занятия. Домашний арест стал воистину домашним и не предполагал выход хотя бы во двор.

Что я только ни натворил в те бесконечные семь дней, чтобы не сойти с ума.

В первый день моей жертвой был выбран Хрящ, и кто бы меня ни убеждал, что он не собака, я решил его дрессировать. У циркачей же как-то получается. Вот только то ли дело было в том, что я не циркач, то ли в том, что дрессировку следует начинать с детства, а Хрящу было уже около десяти лет. А возможно, причина в том, что процесс обучения животного предполагает долгую и терпеливую работу. Словом, мой план с треском провалился к вечеру первого дня, потому как кот сбежал и поселился под ванной у Морган. Ни ласковый голос, ни предлагаемые вкусности эффекта не возымели, и мне пришлось сдаться. К тому же Миранда запретила откручивать ванну от пола.

Во второй день уволилась наша домработница. Кто знал, что, проиграв мне в шахматы свой десятилетний доход, она всерьез решит, что я буду требовать с нее выплаты? Бедняжка сбежала, не получив расчет. Мне было стыдно, но недолго.

В третий день я забрался на чердак, где заранее припрятал всякие "нужности", и собрал небольшую бомбу. Взрывать я ничего не собирался, начинил ее слабо — так, чисто для интереса. Поэтому снесло только небольшой угол крыши, а я сам лишился бровей и ресниц и заполучил на ближайшие сутки звон в ушах.

На четвертый день один из рабочих, приехавших чинить крышу, упал с высоты второго этажа и сломал ногу — я пытался подсматривать за ними через камеру, прикрученную к летающему роботу-уборщику, и парень от неожиданности сорвался вниз. Мне было стыдно. Даже перевел на счет несчастного все свои карманные деньги. Он сказал, что это больше, чем он зарабатывает за год. Мне полегчало.

На пятый день уволилась новая домработница. Без причины, честное слово. Пообщалась со мной один день и сообщила Морган, что ей еще дороги ее нервы и пальцы. В этот раз стыдно мне не было — не я подговорил любопытную девушку щупать моих самодельных роботов, один из которых впился ей в руку.

На шестой день появился Хрящ, мы продолжили тренировки. К вечеру приехала "скорая", на сей раз ко мне. Кот настолько озверел от моих посягательств на его личную свободу, что располосовал мне запястье. Приехавший доктор как-то странно смотрел на Морган и несколько раз интересовался, не было ли у меня депрессий, и не мог ли я сам перерезать себе вены. Конечно же, у меня была депрессия, меня же заперли.

На седьмой день я взломал базу данных службы безопасности. А что мне было делать? После случая с котом приемная мать запретила мне не только выходить на улицу, но и покидать комнату. Совсем одичав от одиночества, я решил потренироваться в преодолении недавно установленной защиты СБ. Бился целый день, а к вечеру принимал Рикардо собственной персоной, который орал так, что тряслись стены и только недавно отремонтированная крыша, и грозился запереть меня до совершеннолетия в закрытом пансионе.

В общем, Морган больше никогда не пыталась применять ко мне подобный вид наказания. Поняла, что это слишком жестоко. За провинности она стала придумывать мне задания, например, прополоть грядки в саду без применения техники. Но такое наказание было куда милосерднее, чем заставить меня сидеть без дела.

К чему я это все? А к тому, что Роу был категорически не прав, запретив мне покидать каюту.

Ясное дело, мне уже не тринадцать, а капитан не мой опекун, чтобы иметь право указывать. Но, с другой стороны, мне, и правда, давно не тринадцать, и я понимаю, что иногда нужно не лезть на рожон, а переждать хотя бы день-два.

Завтрака Роу меня лишил, аппетит испортил, поэтому весь оставшийся день провожу за ремонтом разбитого робота. Повезло, что инструменты я так и не вернул, и они остались в моей каюте. Держу пари, их никто не хватится еще очень долго. Тут вообще никто не пользуется инструментами.

* * *

К вечеру "уборщик" лишается главного недочета данной модели: получает крылья и возможность подниматься к самому потолку в поисках грязи. Пришлось вставить ему еще несколько датчиков дальнего действия, чтобы он не врезался никому в голову. Мне же уже не тринадцать — стараюсь думать о последствиях для здоровья окружающих.

Время моего завтрака, а заодно обеда и ужина, приходит, когда по корабельному времени наступает ночь. Естественно, никто не удосужился обо мне вспомнить и оставить утренних оладий.

Копаюсь в ящиках, достаю ингредиенты, заново делаю тесто и жарю себе новые. С мытьем сковороды одной рукой приходится повозиться (а заодно потренировать свой словарный запас нецензурной речи), но я терпеть не могу оставлять грязную посуду в раковине.

Убрав за собой и налив полный стакан молока, к которому, надо сказать, постепенно начинаю привыкать, я устраиваюсь за одним из столиков в компании горячих оладий и мыслей о своих дальнейших планах.