Счастливый брак

Его захлестнуло уныние. Он уже оплакивал все, что должен был потерять из-за этой необъяснимой неудачи. Когда казалось, что все самое трудное позади, что он нашел свою гавань — и не смог пришвартоваться; какое разочарование — быть так близко к наслаждению и вдруг в агонии понять, что ему никогда не проникнуть в эту тайну. Он предпринял вторую попытку. Но еще до того, как Энрике наткнулся на преграду ее тела, он уже знал, что терпит поражение. Маргарет в недоумении нахмурилась. Потянувшись вниз, она взяла в руку его пенис. Он становился все более мягким, несмотря на ее старания. Отвратительным на ощупь, был уверен Энрике.

— Мне очень жаль, — сказал Энрике, и это было правдой. Никогда и ни о чем он не жалел так, как об этом потерянном счастье.

Маргарет, отодвинувшись от него, легла на бок. Энрике плюхнулся навзничь, ловя ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Он уже чувствовал, каким болезненным будет это отторжение — сиротство пострашнее любой из диккенсовских историй. Но Маргарет не дала ему уйти. Скользнув в его объятия, она легонько поцеловала его и прошептала:

— Давай поспим. — Она гладила его по спине медленными, успокаивающими движениями. — Давай просто полежим и поспим.

— Я… — проскулил Энрике, страдая от жгучей боли, но успел произнести только одно слово: звук, который он издал, напоминал вопль раненого животного. Маргарет быстро зажала ему рот.

— Ш-ш-ш, — прошептала она, продолжая гладить его по спине. — Закрой глаза, — сказала она, и вместо холодного ужаса им овладела теплая слабость. Его мышцы ныли, словно он пробежал марафон, глаза горели, будто были обожжены. Он закрыл их и сразу почувствовал облегчение. Его мысли тоже притихли. От пугающего пейзажа ее постели он перенесся куда-то далеко, на морской берег, где можно было зарыться в горячий песок и наблюдать, как волнистое море превращается в бесконечный синий горизонт.

Она пробормотала «Давай поспим», и он послушался. Он забылся и отбросил все свои честолюбивые мечты. Впервые за все то время, что он провел с Маргарет, а может, впервые за свою долгую (двадцать один год!) жизнь он не тревожился о будущем.

Глава 14

Материнская любовь

На следующий день после того, как родители Маргарет согласились с ее пожеланиями относительно похорон, семейство Коэнов в полном составе вновь появилось в квартире Энрике и Маргарет. Ее братья с женами смогли поговорить с Маргарет с глазу на глаз, как предполагалось, для того чтобы попрощаться. Невестки спустились раньше своих мужей, дав каждому из братьев побыть с Маргарет наедине. Дороти и Леонард тоже поднялись к дочери, но, как понял Энрике, не для последней беседы. Судя по всему, они собирались приезжать из Грейт-Нека каждый день до самого конца. Оставшись вдвоем с Маргарет, Энрике воспользовался моментом и высказал свою озабоченность их намерением. Приподняв нарисованные брови, Маргарет объявила:

— Ни в коем случае. Об этом не беспокойся.

Но он беспокоился. С каждым уходящим часом он беспокоился все сильнее: ему оставалось все меньше времени, чтобы побыть наедине с женой. Отдать второй день ее семье означало, что, за исключением нежного перешептывания перед тем, как Маргарет примет свою дозу ативана и заснет, еще один день и вечер для него потеряны. Накануне приходили проститься четверо старых друзей. Они принесли шампанского с черной икрой и засиделись допоздна. Сегодня должны были зайти Лили и Пол. Энрике знал: очередное эмоционально тяжелое прощание отнимет у Маргарет все силы, и она захочет поскорее отключиться с помощью снотворного. Фактически этот день, один из восьми оставшихся, станет еще одним, когда он будет физически рядом, но, по сути, не вместе со своей женой.

Однако он оказался наедине с ее младшим братом Ларри, лысеющим мужчиной средних лет. В детстве, когда его оставляли на попечение Маргарет, он дважды пострадал: один раз получил сотрясение мозга, когда она пыталась научить шестилетнего Ларри ездить на велосипеде; во второй раз сломал руку, когда пытался прокатиться на роликовых коньках. Энрике считал, что забота о Ларри, пусть не всегда удачная, научила Маргарет быть неунывающей и энергичной матерью двух мальчиков. Когда Энрике наблюдал, с каким воодушевлением она борется с маленькими сыновьями, с какой легкостью преодолевает их упрямство и заставляет смеяться, ему казалось, будто он видит девочку-подростка, которой обожающий ее младший брат простил все свои травмы. Энрике с ужасом предвидел горе своих сыновей и боялся, что не сможет их утешить. Он успокаивал себя мыслью, что те беспечные часы, когда они играли на полу со своей мамой, навсегда останутся с ними — они должны были не просто помнить о счастье, но бессознательно впитать восторг матери, оттого что та произвела их на свет, что им передалась ее жизнерадостность и благодаря этому они в конце концов смогут смириться с жестокостью потери.

Энрике воспитывала несчастливая, нервная и боящаяся всего на свете женщина. Он гадал, не стремление ли найти своим детям более ласковую и заботливую мать отчасти сыграло роль в том, что он влюбился в Маргарет. Его писательское воображение подсказывало, что он выбрал ее не только из-за белой веснушчатой кожи и ярких голубых глаз — признак того, что ее иммунная система сильно отличается от его, обусловленной оливковой кожей и карими глазами, — но и благодаря тому, что на него произвело впечатление, с какой любовью она описывала младшего брата и с какой готовностью брала на себя вину за несчастья, постигшие маленького Ларри, когда он находился под ее присмотром. Во время бесчисленных коэновских Седеров и Дней благодарения Энрике наблюдал, насколько Ларри до сих пор привязан к Маргарет. Вряд ли взрослый солидный Ларри осознавал, какой вклад он внес в семью Энрике. Но, возможно, думал Энрике, младшему брату Маргарет проще представить, что должны чувствовать его сыновья, теряя такую энергичную, общительную и смелую мать.

Энрике задумался, о чем бы поговорить с Ларри, чтобы не слишком расстраивать его, но вместе с тем подчеркнуть его особую роль в жизни сестры.

— Значит… ты простил Маргарет свою поломанную руку и сотрясение мозга? — наконец спросил он, не придумав ничего лучшего.

На мгновение ему показалось, что Ларри не знает, что ответить. Но потом он заговорил очень искренне:

— Она была потрясающей старшей сестрой. С ней было так весело. — По его лицу покатились слезы, словно он до сих пор был маленьким мальчиком. — Конечно, мы теперь шутим по поводу этих несчастных случаев, но она была не виновата. На самом деле с ней я всегда чувствовал себя в безопасности. Где и когда угодно. Мне просто нравилось быть с ней, — произнес он с исказившимся от горя лицом. Энрике обнял Ларри и гладил по спине, пока у того не восстановилось дыхание.

Следующая порция эмоций поступила полчаса спустя от ее отца. Леонард, с опущенными плечами, медленной слабой походкой пересек гостиную и появился на кухне, где Энрике, борясь с усталостью и головной болью, в половине второго пил шестую чашку кофе. Встав рядом с ним возле плиты, Леонард положил руку ему на плечо — в знак того, что разговор будет серьезным.

— Не хочу лезть не в свое дело, но сколько стоит участок в Грин-Вуде?

— В Грин-Вуде? — Энрике застыл, пытаясь понять, что его ждет. Требование отказаться, потому что слишком дорого? Предложение заплатить? Энрике ответил бы «нет» в обоих случаях, но не хотел лишний раз ранить несчастного старика. Леонард был патриархом, которому не смел возражать даже его старший сын, давно затмивший отца своими успехами. Но грядущая смерть любимой дочери подкосила Леонарда; он сдавал на глазах, будто горе вытягивало из него жизненные силы.

Иногда, глядя на бледное опечаленное лицо тестя, Энрике начинал опасаться, что Леонард переживет Маргарет не больше чем на несколько недель. За последние два дня горе ее родителей стало для него более зримым и ощутимым, чем за почти три года болезни Маргарет, и не только потому, что конец был уже близок. До сих пор их встречи с дочерью четко ограничивались по времени с согласия обеих сторон — во избежание конфликтов. Иногда Энрике негодовал и презирал Дороти и Леонарда за эту удобную им краткость, хотя и понимал, что это бессмысленно: Маргарет сама старалась держать их на расстоянии. Но теперь он вынужден был признать, что даже благодарен Леонарду и Дороти: они избавили его от необходимости наблюдать их страдания.

В отличие от его матери. Она требовала внимания к своему горю. Каждую субботу, навещая ее в доме престарелых в Ривердейле, он должен был подолгу держать ее за руку, пока она оплакивала Маргарет, и уверять, что у него и у мальчиков все более или менее в порядке.

— Да разве это возможно? — говорила она, упорствуя в своем унынии.

Утешать Роуз было привычным занятием, ролью, которую он всю жизнь играл при своей страдающей депрессиями матери. Однако в период последнего кризиса это давалось ему нелегко, и иногда, оказавшись в застекленном одиночестве своей машины, он стонал от отчаяния, не имея возможности выкроить хоть сколько-нибудь времени, чтобы отдохнуть, перед тем как вернуться в добром расположении духа к умирающей жене. Контраст между поведением родителей позволил Энрике оценить, что семья жены в каком-то смысле помогла ему дать Маргарет то утешение, которое не смогли дать они сами. Дороти и Леонард — как и его родители для него — были не совсем такими, какими хотелось бы Маргарет, но они нашли способ послать помощь, в которой она нуждалась.