Счастливый брак

— Сумма относительно небольшая, — ответил он Леонарду, надеясь тем самым пресечь любые попытки старика вмешаться. Всю жизнь Леонард решал проблемы жены, детей и внуков. Сейчас он уже ничем не мог помочь.

— Сколько? — строго спросил Леонард.

— Десять тысяч, — отрапортовал Энрике.

— В самом деле? Всего лишь? — вслух удивился микроэкономист. — Даже несмотря на то что там осталось так мало участков?

Энрике с его саркастическим складом ума на сей раз не насмешило, что Леонард даже в этой ситуации думает о соотношении спроса и предложения. Так он привык взаимодействовать с миром. Когда, если не сейчас, утешать себя подобными соображениями?

— Что ж, я полагаю, люди стремятся покупать большие участки для целой семьи, а не отдельные могилы, — предположил Энрике, думая о Дороти, которой и во сне не могло присниться выбрать одинокую могилу по соседству с гоями, жившими в XIX веке.

Леонард задумался, как предположил Энрике, над вопросами ценообразования. В обычных обстоятельствах его тесть вполне мог попросить брошюру или адрес веб-сайта, чтобы поразмышлять о сравнительной стоимости склепа в новой части Грин-Вуда и отдельных участков, разбросанных между историческими памятниками старой; после этого он порассуждал бы о неудобстве Бруклина для покупателей из респектабельных районов вроде Лонг-Айленда и множестве других факторов. Энрике вполне мог представить, как Леонард сделал бы вывод, что администрация Грин-Вуда должна повысить цены. Он бы с гордостью отметил, какую выгодную сделку нашла его дочь. Но предположения Энрике о ходе мыслей тестя оказались совершенно ошибочными.

— Это не праздное любопытство, — наконец сказал Леонард. — Я не хочу лезть в твои дела, но скажи, десять тысяч — это для тебя много?

Без всякого предупреждения откуда-то вдруг появилась Дороти:

— Опять пьешь кофе? Не слишком ли часто? Правда, думаю, тебе это необходимо. — И она поцеловала его в щеку, что было для нее совершенно нехарактерно. — Ты вообще когда-нибудь спишь?

— Дороти! — резко сказал Леонард.

— Что? — спросила она, сделав вид, будто не понимает, хотя после пятидесяти лет супружества наверняка могла заключить: подобный тон ее мужа означает, что она вмешалась в разговор. — Я просто хотела узнать, о чем вы говорите. Не потому, что люблю совать нос в чужие дела, — добавила она с самодовольным смешком.

— Я спросил у Энрике, сколько стоит участок. Он сказал, десять тысяч…

— Десять тысяч? — повторила она с тем же неопределенным удивлением, с каким встретила известие о том, что рабби Маргарет — буддист. Считает ли она, что десять тысяч — это дешево, или, учитывая, что сама никогда бы не выбрала такую одинокую могилу, дорого?

— Я спрашивал Энрике, не слишком ли это для него дорого.

— Мы не хотим лезть в твои дела! — воскликнула она, будто ее обвинили именно в этом. — Мы просто не хотим, чтобы ты слишком много тратил. Мы хотим помочь.

— Нет, это не слишком много, — сказал Энрике.

После того как вышел его первый фильм и он наконец-то стал платежеспособным, Энрике много раз порывался сообщить Леонарду и Дороти, что он уже не бедствующий писатель, но Маргарет запрещала ему обсуждать финансовые вопросы с ее родителями. Когда он спрашивал почему, она отвечала: «Они не поймут», — что противоречило здравому смыслу, поскольку Леонард разбирался в финансах так хорошо, как немногие на этом свете, и Дороти, казалось, имела прекрасное представление о влиянии кредитно-денежной политики на фондовый рынок. Но Маргарет настаивала:

— Они не поймут, много это для нас или мало, и не поверят, что этот случай с одной из твоих книг еще ничего не означает. Они — как все, Энрике, им не дано понять, с какими идиотами ты имеешь дело и что твой успех никак не зависит от того, насколько хорошо ты пишешь. — Она вздохнула, словно устала жить в столь сильной зависимости от его карьеры. — Так или иначе, это не их дело! — закончила она раздраженным тоном, которому, как он знал, лучше не противоречить. Это были ее родители, и она отвечала за его отношения с ними.

Тем не менее этот запрет был вынесен, когда она была в добром здравии и не собиралась умирать; теперь же, когда она умирала, он не мог позволить ее родителям думать, будто десять тысяч для него слишком большая сумма.

— Послушайте, — начал Энрике, — позвольте мне объяснить свою финансовую ситуацию…

— Нет! — в панике закричала Дороти. — Не нужно подробностей! Мы не хотим лезть…

— Я ничего не имею против, — сказал Энрике, ни на минуту ей не поверив. И действительно, она тут же замолчала и обратилась в слух, что случалось крайне редко. — У нас есть около двух миллионов в акциях и облигациях. Дом в Мэне стоит около миллиона, и кредит за него полностью выплачен. Теперь, после того как я некоторое время не работал, мне вряд ли удастся снова хорошо зарабатывать, в первую очередь потому, что доходы писателей, которым за пятьдесят, существенно снижаются, если, конечно, они не мировые знаменитости, к каким я, увы, не отношусь. Но с шестидесяти шести мне положена пенсия от Гильдии сценаристов… — Он сделал паузу, чтобы взглянуть на своих собеседников. Сжав губы, они завороженно внимали каждому его слову. — Моя пенсия составит около ста тысяч в год, так что, с учетом наших сбережений, даже если я больше ничего не буду зарабатывать, я смогу вполне комфортно существовать. Особенно если не буду роскошествовать.

Наступила пауза. Леонард, поморгав, вздохнул. Дороти первой нарушила молчание:

— Два миллиона.

— Немногим больше двух миллионов в акциях и…

Она не дала ему договорить:

— Два миллиона — не такие уж большие деньги. В наше время — совсем небольшие. И ты не можешь знать, сколько денег будешь получать. Голливуд так ненадежен, — заявила она и во второй раз поцеловала его в щеку — еще одно проявление внезапно нахлынувших чувств. Затем своим отрывистым, торопливым тоном «извините-опаздываю-на-поезд» Дороти добавила:

— Не беспокойся. Маргарет взяла с нас слово о тебе позаботиться, и я сказала ей, что ты для нас как сын. Разумеется, мы тебя не оставим.

Резко отвернувшись, она крикнула:

— Роб? Ты еще наверху?

Она покинула крошечную кухню, крича по дороге:

— Я хотела кое-что спросить у Маргарет, когда ты закончишь. Роб, ты еще там?

Ошеломленный Энрике перевел взгляд на Леонарда, который, как оказалось, внимательно его изучал. Казалось, он ждал, что Энрике заговорит. У Энрике с тещей было больше общего, чем ему хотелось бы признать: например, вера в великую силу денег, особенно когда это касалось других; Энрике почему-то был убежден, хоть у него и не было никаких доказательств, что для Леонарда вопрос о стоимости участка был гораздо важнее, чем для самого Энрике. Полагая, что Леонард все еще беспокоится об этом, Энрике озвучил очевидное:

— Одним словом, десять тысяч для меня не так уж дорого. Маргарет попросила меня купить эту землю, а это много для меня значит — может, звучит глупо, но я рад был заплатить эти деньги.

Леонард кивнул с таким тяжелым вздохом, что Энрике воспринял это как знак неохотного согласия.

— Ты знаешь, — начал Леонард, но остановился: ему трудно было говорить. Откашлявшись, он продолжил: — Один из приятелей спросил меня: «Ты с этим смирился?» — Леонард вновь замолчал и посмотрел на Энрике. Во взгляде читалось чувство, которое Энрике редко замечал в тесте, — ярость.

— Смирился? — спросил Энрике, стараясь приспособиться к новому повороту их беседы. — Смирился? — вопросительно повторил он, хотя уже понял, что имеется в виду. — Смирился с чем? Со смертью Маргарет? — негодующе уточнил он.

Леонард, горько улыбнувшись, кивнул.

— «Ты с этим смирился?» — спросил мой приятель. «Ты это принял?» — спросил он. — Леонард с отвращением нахмурился. — Я ответил: «У меня нет выбора. Я должен это принять. Но смириться?»

Он потряс головой, как бык, пытающийся стряхнуть пику матадора.