Щит героя
Шрифт:
– А как же! Хотя, если двое самые близкие, это все равно что один человек. Но даже им "секретные зоны" не помешают, иначе чего открывать друг в друге через год или два? Мне трудно это выразить, я строитель, а не писатель, но чувствую, какие-то границы надо обязательно сохранять для защиты...
– От цинизма?
– кажется, ухватив мысль Пресняковой, спрашиваю я.
– Вот-вот!
– И Анна Егоровна снова смотрит на часы.
– Без четверти пять, мне пора...
Наконец, разделавшись с самыми неотложными делами, я решаю поехать к Петелиным. Все эти дни я вспоминал о встрече с Игорем и время
Битый час звоню по телефону, но без толку, проверяю через справочную, оказывается, номер давно изменился. Снова звоню... Кажется, легче связаться с Антарктидой и узнать, что слышно в поселке Мирном, чем пробиться в подмосковный городок, расположенный в каких-нибудь пятидесяти километрах от моего дома.
Делать нечего - придется ехать так. Ну, извинюсь...
Электричка дробно стучит на стыках. Бледное небо чуть-чуть подрагивает за окном. Инверсионные следы самолетов, словно вылинявшие лисьи хвосты, повисли в небе. Зеркалами вспыхивают и гаснут пруды. Перелески, перелески, перелески откатываются назад, и тянется почти непрерывная лента старых, потемневших домиков и домишек...
Странно - раньше дачные поселки смотрелись веселыми оазисами, а теперь кажутся унылыми поселениями. Почему бы? Может, потому, что город мой стал зеленее и чище, а поселки состарились и непомерно разрослись?
Сорок минут, только изредка останавливаясь, стучит электричка.
Наконец пора. Выхожу. Пахнет хвойным лесом, влажной землей, и первое чувство, будто я не за пятьдесят километров уехал, а переместился назад лет на двадцать или даже тридцать.
Запах хвойного леса и влажной земли - запах первого аэроклубного аэродрома. Правда, тогда здесь не курсировали такие нарядные автобусы и от станционной платформы до поселка надо было добираться пешком. И сам поселок, превратившийся в городок-спутник, не узнать. Не сразу я нахожу нужный дом и поднимаюсь на третий этаж.
Звоню. Открывает Галина Михайловна, то есть Галя. Постарела? Не очень. Конечно, время несколько смазало черты лица, но глазищи как были, так и остались - большие, карие, спрашивающие.
– Ты? Какими судьбами?
– Да вот звонил, хотел предупредить и не смог пробиться...
Мы проходим в комнату и присаживаемся к столу. Осматриваюсь. Все, кажется, как и было, только на месте фотографии Пепе чеканное изображение какой-то фантастическо-мифологической птицы в грозовых облаках.
– Сколько ты у нас не был?
– спрашивает Галя.
– Лет пять, должно быть.
– И не стыдно?
– Стыдно, Галя, стыдно...
– Хорошо хоть сознаешь, не ссылаешься на обстоятельства... А я замуж вышла... Сообщаю это для ясности.
– Это правильно.
– Ирина медицинский закончила. Представляешь - доктор! Игорь в восьмом, дополз...
Мы сидим за полированным столом и разговариваем. Обыкновенные слова о самом обычном, о самом будничном не связывают и не разделяют нас; мне кажется, что-то тяготит Галю, и нам никак не удается преодолеть едва уловимое отчуждение.
Почему-то я спрашиваю:
– А что, мадам Синюхина жива еще?
– Почему бы ей не жить? Она ведь нестарая. Все такая же - журчит, журчит, а иногда жалит...
– Странно, но я почему-то вспомнил сейчас, как у вас, Галя, ремонт шел, и ребята паслись у Варвары Филипповны,
а мы тут колхозом вкалывали, и Федька Бараков паркет циклевал...– Федька! Ты насчет Федьки поаккуратнее, брат. Федор Иванович Бараков - генерал-майор авиации, заслуженный летчик-испытатель, дважды дедушка...
– говорит Галя.
– А Славу Осташенкова помнишь?
– Рыжего? Штурмана? Заикался слегка?
– Защитился. Кандидат тех, как он говорит, или иных наук. И еще летает. А ведь ему скоро шестьдесят будет.
Бараков, Осташенков - товарищи и сослуживцы Пепе. Стоило Гале вспомнить о них, и отчуждение, так мешавшее нам в начале разговора, сразу же ослабевает.
Нас связывает не абстрактное небо. Нас связывают люди, приговоренные к небу...
– Ну а сама ты чем занимаешься?
– спрашиваю я.
– Живу, - говорит Галя и едва заметно улыбается.
– Сначала работала в лаборатории по старой, так сказать, специальности, но с новым уклоном, а последний год сижу дома.
Я не спрашиваю почему, она объясняет сама:
– Игорь от рук отбился... пытаюсь как-то его наладить, но, честно говоря, пока что без толку все...
– Учится плохо или...
– Даже не в двойках дело. Какой-то он озлобленный стал, грубый, и нет в нем ни моей покорности, ни отцовской таранной силы. Ты помнишь, как Петька после войны в испытатели ломился? Десятилетку вечернюю за один год закончил, в институт поступил... И при этом летал, и семья у него на руках была. Непохож на него Игорь - сам не знает, чего хочет. Плывет по воле волн. Неуправляемо как-то движется.
Слышно, как поворачивается ключ в дверях и клацает замок, на пороге появляется Игорь.
– Вот он, красавчик наш, явился. Ну как, ты бы узнал его на улице? спрашивает Галя.
– Пожалуй, узнал бы, - говорю я и замечаю благодарные искорки в Игоревых глазах. Ясно. О встрече над Москвой-рекой он промолчал.
– Здравствуйте, - говорит Игорь и крепко жмет мне руку. Хорошо, по-мужиковски жмет.
– Ты где был так долго?
– спрашивает Галя.
– А в школе. На дополнительных по физике.
– Опять?
– Она сказала, чтобы я до конца четверти оставался.
– Кто это - она?
– Да физичка, и Белла Борисовна распелась тоже.
– Ну ладно, мой руки, сейчас кормить вас буду.
Пока Галина возится на кухне, мы толкуем с Игорем о жизни. Оказывается, он собирает советские авиационные марки и с удовольствием предлагает мне посмотреть свою коллекцию.
Марки, к моему удивлению, хранятся не в альбомах и не в кляссерах, а расклеены на толстых листах забранного под стекла картона. Серии очерчены аккуратными цветными рамками, под каждой проставлен год выпуска. И все это исполнено со вкусом, тщательно.
– А ты терпеливый малый, - совершенно искренне говорю я.
– Смотря на что, - скептически замечает Игорь.
– Спецгашениями интересуешься?
– Какими?
– Есть у меня с Северного полюса...
– А вы что, на СП были?
– Был. Привез несколько конвертов, только не помню, какие на них марки, возможно, и авиационные. Сам я марок не собираю...
– А для чего ж привезли?
– На всякий случай. Для друзей, например.
– Вроде меня?
Молчу. И он молчит. А потом говорит каким-то удивительно противным, скрипучим голосом: