Считаные дни

Перед уходом отец мальчика поблагодарил Юнаса. Мужчина не выглядел озабоченным, он протянул руку, прежде чем подняться и взять ребенка на руки. Малыш обвил ручками шею отца и, пока его несли к двери, бросил взгляд на Юнаса через отцовское плечо, мягкая игрушка свисала, зажатая в пухлой детской ручке, и только тогда стало понятно, что это была собака.

Когда он вернулся домой на следующее утро, Эва еще спала. Она открыла все окна в квартире и опустила жалюзи в спальне. Он проспал семь часов, тяжело и без сновидений, а когда проснулся, ее уже не было. Записка на кухонном столе сообщала, что Эва отправилась на острова с подругой. Миска с остатками геркулесовой каши осталась стоять на столе. Юнас позавтракал на балконе, потом взял книгу и плед и нашел тенистое местечко в парке. Прямо перед ним три девочки-подростка в бикини перебрасывались летающей тарелкой. В какой-то момент позвонила мать, обычный повседневный разговор, который длился чуть меньше четверти часа. Вечером, прежде чем ему снова отправиться на работу, они развели гриль на заднем дворе. Эва надела цветастое платье на тонких лямках, шея у нее покрылась загаром. Они ели отбивные и греческий салат. Эва рассказывала что-то о больнице, что произошло раньше на неделе, про операцию с неожиданным исходом, а потом он сказал: «Если в следующие выходные будет такая же жара, поедем на дачу».

Когда Юнас явился на работу незадолго до одиннадцати, настроение у него было приподнятым. Он почувствовал это, когда наклонился, чтобы пристегнуть велосипед к специальной стойке на заднем дворе дежурной службы, — один из тех редких и мощных приливов, которые можно считать счастьем — ощущение того, что все как надо. В ординаторской перед монитором компьютера склонилась дежурный врач, держа в руке бутерброд. Она была на несколько лет старше Юнаса. Когда он начал работать в дежурной медицинской службе полтора года назад, именно с ней он дежурил первые три ночи как стажер. Сейчас же она отвела глаза от экрана, и когда встретилась с ним взглядом, рука с бутербродом медленно опустилась. «Есть у тебя пара минут, Юнас?» — спросила она, отодвинулась от монитора, и колесико стула под ней неприятно скрипнуло.

Оказалось, что чуть раньше тем вечером мальчика обнаружили в кроватке умершим. Родители позвонили в скорую помощь, но когда врачи приехали, он уже похолодел и сделать ничего было нельзя. Вызвали одну из машин дежурной службы, чтобы заполнить свидетельство о смерти и бумаги для судебно-медицинской экспертизы. «Так положено делать в непонятных случаях», — пояснила дежурный врач. Между зубов у нее застряло маленькое зернышко. И именно на него Юнас смотрел, пока она говорила, — продолговатое светло-коричневое зернышко, застрявшее между немного отстоящих друг от друга верхних передних зубов.

Дежурный врач сказала: «Я просмотрела журнал за вчерашний день. Исходя из сведений, которые тебе сообщил отец мальчика, и осмотра здесь, трудно предположить, что ты допустил врачебную ошибку».

Она обхватила прохладной ладонью его предплечье и тихонько сжала. «Постарайся не думать об этом», — произнесла она и крепче стиснула его руку. Именно она сказала ему те слова полтора года назад, когда он только пришел и еще учился: «Никогда не следует недооценивать значение прикосновения».

В ее взгляде Юнас искал и, как ему казалось в ту первую ночь, находил подозрительность. С тех пор, в последующие дни, ночи и даже недели, когда он сталкивался с ней или другими коллегами в ординаторской или в коридоре, ему приходило в голову, что мимолетные улыбки и быстро отведенные взгляды, быть может, скрывали облегчение — что не они в ту ночь приняли и отправили домой именно этого ребенка.

Отчет о вскрытии был представлен через три недели. Результат получил заведующий отделением, после обеда он вызвал к себе в кабинет Юнаса, когда тот направлялся к гардеробу после окончания дежурства. В отчете указывалось, что у ребенка оказалась инвагинация кишечника, очень редкое состояние, при котором одна часть кишечника внедряется в просвет другой, возникает непроходимость, что может спровоцировать разрыв кишечника и тяжелую инфекцию. «Этого вы не могли предвидеть, — сказал завотделением, — во время осмотра у мальчика не было симптомов, которые бы указывали на инвагинацию». На подоконнике за его спиной стоял настольный вентилятор, он беззвучно вращался в разные стороны, но каждый раз при повороте издавал короткий металлический щелчок.

«Это произошло после того, как мальчика привезли домой, — пояснил заведующий отделением, — вероятно, гастроэнтерит все это и спровоцировал». Юнас смотрел на вентилятор, похоже, пользы от него было не так уж много, воздух в кабинете казался тяжелым и плотным. «Единственный способ избежать подобных вещей — это не заниматься медициной вообще, — продолжил заведующий, — я надеюсь, что этот случай не лишит вас сна, потому что у вас нет никаких причин винить в случившемся себя». Он выразительно посмотрел на Юнаса, прежде чем добавить, чуть приподняв уголок губ: «Хотя уж в чем в чем, а в самобичевании нам равных нет».

Была пятница, середина июня. После нескольких прохладных дождливых дней вернулось тепло. Юнас шел по Турвалд-Мейерсгата, в воздухе витал аромат от грилей, на тротуаре у перекрестка стояла молодая пара и целовалась на глазах у прохожих. И только когда Юнас дошел до площади Улафа Рюеса, он вспомнил о том, что на работу приехал на велосипеде и тот теперь стоит пристегнутый на заднем дворе дежурной службы. Эва прислала СМС с вопросом, где он. «Нам есть что отметить!» — написала она. Какая-то машина отчаянно засигналила, когда Юнас срезал путь наискосок, водитель эмоционально показывал на светофор, который горел красным. «Ты что, слепой?» — выкрикнул он и погрозил кулаком из открытого окна.

Эва вышла из ванной, она уложила волосы и накрасила губы. Оба окна были широко распахнуты, с улицы слышался чей-то смех, на обеденном столе уже ждали бутылка и два наполненных бокала. И Эва рассказала свою хорошую новость. Ее временно приняли на должность главного врача в нейрохирургии. «Они считают, что я достигла успехов в специальности, — сказала Эва и протянула Юнасу бокал, — они ясно дали понять, что рассматривают мою кандидатуру на постоянную должность, когда я буду готова к этому». Она победно улыбнулась. Лучи низкого послеобеденного солнца сверкали в пузырьках шампанского. «Ты что, так и будешь молчать?» — спросила Эва и посмотрела на него, когда он поднял бокал, чтобы чокнуться с ней.

%

Ту ночь он так и пролежал без сна. Иван вглядывается в темноту и прислушивается к звукам, доносящимся из коридора, — вот тележка медленно катится на скрипучих колесиках, где-то там бьют часы, в палате по соседству стонет мужчина, он стонет уже вторую ночь.

Но могло быть и хуже. Именно об этом думает Иван, когда тщетно пытается найти в постели удобное положение, ведь такие соседи могли оказаться в его палате с каждой стороны, незнакомые и храпящие — каждый за своей тонкой занавеской. Лаборантка, которая забегала после обеда, чтобы взять у него новый анализ крови, именно это и имела в виду: «Вот вы лежите тут кум королю в одноместной палате!» Она сказала это в шутку, так он понял, но никто из них не назвал ему причины — почему ни один пациент не должен был оказаться в одной палате с таким, как он, преступником; и пока стрелки часов пробежали через единицу, потом двойку и в конце концов дотикали до трех, он все думал об этом — целая палата для него одного, да еще и охрана, во сколько же это обходится. Александра говорила об этом в прошлый раз, когда он вышел из тюрьмы: «Тысячи крон налогов, которые заплатили честные люди, тебе когда-нибудь приходило это в голову?» Она как раз сама побывала в тюрьме, просто посещение, разумеется в связи с учебой; она рассказала ему о заключенном, с которым ей удалось побеседовать, но он вырос в семье, где насилие было обычным делом — ежедневные побои и оскорбления, где не было присмотра и душевной близости. «Грубое пренебрежение родительскими обязанностями, — сказала Александра, — это еще можно принять как смягчающее обстоятельство — но у тебя-то что? Что, по-твоему, может извинить тебя?»

И только в начале четвертого ему удается заснуть. Но сон его беспокоен, ему снится, что он заперт в большой комнате, кругом зеркала, напоминает что-то вроде дома с привидениями, который он видел ребенком в Леголенде, тогда он смеялся, потому что не был один, там имелся выход, не так, как в его сне, где он видит свое искаженное лицо, отраженное в зеркалах, когда он тщетно пытается найти выход и в конце концов просыпается, судорожно хватая воздух ртом.

За окном уже рассвело, небо затянуто серой дымкой. Иван видит это отсюда, с кровати, пока лежит и считает удары сердца о матрас. В коридоре кто-то смеется, потом раздается легкий стук в дверь.

— Доброе утро, — говорит Сольвейг Хелене.

Кажется, будто с позавчерашнего дня ее живот еще округлился. Волосы зачесаны в высокий хвост, он покачивается над воротником белого халата, когда она входит в дверь и, сияя от радости, приближается к его кровати.

— У меня для вас хорошие новости, — сообщает она. — Все ваши анализы в норме.

— Надо же!

— Вот именно!

— Но вы уверены? — спрашивает Иван. — Уверены, что проверили именно мои анализы?

Он выпрямляется в кровати, чувствует, как давит в висках. Совсем недавно он читал об одном таком деле: парень плохо себя чувствовал, но врач убедил его в том, что у него все прекрасно. Когда вскрылось, что в лаборатории перепутали анализы, болезнь зашла слишком далеко, и врачи не могли уже ничего делать, кроме как давать сильные обезболивающие. Тот парень подал на больницу в суд, но Иван не помнил, чем закончилось то дело, выиграл ли пациент, да и все же он проиграл в любом случае, ведь ошибка была непоправимой, и что бы он стал делать со всеми этими миллионами, подумалось Ивану, зачем тратить последние месяцы и силы на судебный процесс?