Сделано в Японии

— Курсант я, курсант, — подыграл мне Ганин. — Курсант — всегда в курсах!

— Не в «курсах» — в «кустах», Ганин! Ничегошеньки ты о курсантской жизни не знаешь! — Заявлять это у меня есть все основания: у него, насколько мне известно из его обстоятельных исповедей «под пиво», за крепкими пока еще плечами только три месяца каких-то жутко халявных лагерей — и все.

— В кустах, Такуя, они тогда, когда на них последний «Варяг» наступает с канонерской лодкой «Кореец» или когда они просроченными рыбными консервами из сухого пайка ночью тайком попитались… — ответил мой никогда не унывающий друг.

Чумазый Накадзима и его друзья — малазийцы растерянно хлопали глазами, не понимая, что это за тарабарское наречие, на котором разговаривают их спасители, как обычно хлопает ими стыдливый японский обыватель, заслышав, скажем, английскую речь, ничегошеньки в ней не понимая, но из возвышенного своего социально — экономического положения неспособный обнаружить перед окружающими этого жутко позорящего его факта.

— Ты знаешь чего, Ганин… — Я решил, что хохм и зуботычин на сегодня довольно. — Ты давай-ка езжай домой!

— Как «домой»? А как же милицейский протокол, отпечатки пальцев, анализ мучи?

— Завтра все, завтра! Муча твоя, немытые пальцы… Все завтра! Тебе же с утра курсантов в курс вводить! Так что давай дуй к своим!

— Ты уверен, Такуя? — посерьезнел вдруг Ганин, и по его ровному, без игривых напевов и затейливых наигрышей, тону было понятно, что моему предложению он весьма рад и что дальнейшие уговоры и увещевания ему не потребуются.

— Как в самом себе! — подвел я категорический итог нашего сегодняшнего совместного с Ганиным галантного времяпровождения.

Я вывел обмякшего и успокоившегося Ганина на стоянку усадил в его верный «галант», пристукнул по крыше — мол, трогай! — и дождался, пока спасший сегодня мне если не жизнь, то пару ребер вкупе с почками и еще кое с чем сэнсэй не превратился в две микроскопические красные точки задних габаритных огней. С отъездом Ганина настроение опять стало паршиветь, на часах была уже половина двенадцатого, Нисио до сих пор не было, и все шло как-то не так — даром что начало новой недели. Как только я вспомнил о своем мудром начальнике, ко мне из ресторана подбежал Накагава:

— Господин майор! Вас Нисио-сан! — Он протянул мне свой обшарпанный мобильник.

— А что ж он прямо мне не позвонил? — Еще не хватало, чтобы Нисио перешел со мной на протокольное общение — через коллег и товарищей по работе!

— Нисио-сан мне позвонил, — зашептал Накагава, прикрывая нижнюю часть трубки ладонью, — а потом с вами решил переговорить. Ну чтоб не перезванивать — вы же рядом…

— Давай телефон, Накагава-сан! — Я принял у Накагавы теплый и влажный сотовый и поднес его — только поднес — к левому уху, из брезгливости стараясь не прислонять чужой аппарат, который неизвестно к каким частям тела Накагава прислоняет, к своей драгоценной голове. — Да, Нисио-сан! Алло!

— Ты там еще, Такуя? — Форма вопроса, пускай и не предваренного каким — либо приветствием, меня несколько успокоила: виртуальный Нисио назвал меня по имени, что, слава богу свидетельствовало о неизменности его полуфамильярного отношения ко мне; вот если бы он назвал бы меня Минамото-саном или, того хуже, господином майором, можно было бы сливать воду.

— Да, я здесь пока. — Мне надо было говорить как можно спокойнее, чтобы не передавать чувствительному Нисио тех противоречивых эмоций, — которые я продолжал испытывать. — А вы-то где? Сказали же, что будете…

— Я в управлении… — мрачно произнес невидимый полковник. — В отделе я…

— Как в управлении?! Вы что, сюда не приедете? — Вот это фокус! Он, видите ли, в отделе, а я здесь как…

— Не — а… — зевнул в трубку Нисио.

— Как это? Почему? — Хорошенькое дело! Я его как свое непосредственное начальство жду на драматическом театре военных действий, а он, значит, втихаря, предательски удрал в ставку отсиживаться и лелеять свой нейтралитет.

— Накагава-кун сказал, что ты в порядке, да? — лениво поинтересовался дистанцированный и, что хуже, дистанцировавшийся от меня шеф.

— В каком смысле?

— В том, что сам ходишь и не заикаешься… — Козел старый! Здоровье его, видите ли, мое интересует!

— А — а, в этом смысле, да, в порядке, — процедил я сквозь сжимающиеся зубы.

— Тогда мне там делать нечего. Тут дела поважнее. — Голос Нисио оставался глухим и ровным, и мне до конца так и не было понятно, недоволен ли он мной, как дорожники, или все — таки я для него в хорошем смысле «герой дня».

— К совещанию готовитесь? Алиби нам готовите? — не удержался и съязвил я.

— Знаешь уже? — хладнокровно парировал Нисио.

— А вы скрыть от меня хотели?

— Скроешь что-нибудь от тебя!

— Ну вот дорожники же скрыли!

— Дорожники только попытались, а ты им всю икебану испортил, расторопный ты мой. — Голос Нисио вдруг резко подобрел. Интересно, это в связи с тем, что я дорожникам икебану испортил?

— Нисио-сан, чего я им такого испортил? Хоть вы-то можете мне по-людски объяснить?

— Ты там все закончил уже? — Нисио дал мне понять, что по-людски разговора по сотовому не получится.

— Закончил. Я тут уже не нужен.

— Тогда давай подъезжай побыстрее. У нас два часа остается — надо приготовить все. — И Нисио нажал на отбой.

Вообще отношения с нашим полковником у меня хорошие, то есть гораздо лучше, чем просто какие-нибудь там «нормальные». А временами мне даже кажется, что они не просто хорошие, а даже и отличные. Что такое понимающий тебя шеф, готовый потакать твоим бесчисленным капризам и прощать всю твою безудержную, не слишком художественную, но достаточно эффектную самодеятельность, понимая, что ты хочешь все сделать как лучше и как нужно для дела, — говорить не приходится. Такие начальники у нас теперь на вес золота, хотя, как утверждает мой отец, периодически становящийся начальником (у них на кафедре постоянная ротация на посту заведующего), раньше их в Японии вообще не было, по определению, то есть исторически у нас любой босс — это априори придурок и козел. Я не уверен, что в обозримом будущем таких расчудесных боссов, как мой Нисио, у нас прибавится — было бы неплохо, чтобы их хоть меньше не стало, то есть чтобы Нисио не торопился бы на свою давно заслуженную и совсем не плохую по нынешним грустным временам пенсию. Ведь в этом случае влезать в его сапоги придется мне, и каким бы начальником я мог стать тогда для своих подчиненных — вот для того же Накагавы, например, который стоит тут рядышком, стучит замерзшими ножками по холодному асфальту, — это большой и больной вопрос. Характер у меня, как в календарях пишут, не сахар, плюс мне обязательно надо, чтобы мои подчиненные адекватно реагировали на мой юмор, без которого я своей жизни не представляю, а у большинства наших ребят с юмором туговато. Еще и поэтому Нисио так приблизил меня к себе за последние годы, потому как старик похохмить и сам не дурак…

— Накагава-сан, мне в управление надо, к полковнику — оборвал я накагавскую чечетку — Дай мне свою машину а тебя кто-нибудь из криминалистов подвезет, ладно?

Подмерзший Накагава молча протянул мне ключи и указал на одну из наших «тойот», стоящую между двумя черно — белыми микроавтобусами. Я сел за холодный руль, включил двигатель и, вырулив на улицу Хирагиси, врубил на полную мощность сирену. Понимаю, что это сомнительный способ выпускания пара, но другого у меня сейчас не было: на крыше раненой белухой орет сирена и бешено крутятся два оранжевых фонаря, в салоне пахнет тошнотворным табаком и теплым пластиком передней панели, а правая нога всерьез намерена податливой педалью газа продавить тонкий пол и начать помогать ускорению движения машины, отталкиваясь ботинком от асфальта. Я промчался через полгорода за двенадцать минут вместо тех сорока — сорока пяти, которые потребуются завтра утром смиренным обывателям, имеющим тупую и ничем рациональным не объяснимую привычку ездить на работу в центр Саппоро не на удобном и быстром метро, а на собственной машине, забивая и без того узкие саппоровские улицы бесконечными пробками и тратя сумасшедшие, но почти всегда не свои кровные, а казенные денежки на почасовую оплату дорогущих стоянок.