Сделай сам 3

А не дешевле было б подождать?

Да, понимаю, это мысли лишь мои — человека из будущих времен. Того, кто точно знает некий ход событий. Точнее говоря, логику развития событий. И потому легко мне рассуждать в подобной мере. Другие-то о том пока не размышляют даже, блин. Но ведь обидно за державу, что вскоре выкинет огромные миллионы рублей практически впустую, ё-моё! И ничего поделать с этим мне не выйдет!

Поняв, что я себя опять загоняю, решил хотя бы сегодня махнуть на всё рукой и сам разлил нам с папа очередную порцию очень неплохой наливки.

— Ты знаешь, батя, — приподняв рюмку, я пьяно посмотрел на неё, любуясь игрой исходящего от ламп света на хрустальных гранях и переливами насыщенного красного цвета самого напитка, — правы были братья Стругацкие. — С этими словами я опустошил рюмашку, махнув ту разом, словно водку.

— Стругацкие? Это кто-то из твоих знакомых студентов? — повторив действо вслед за мной, захрустел крепеньким корнюшончиком отец. — И в чём же они были правы?

— Трудно быть богом, батя. Очень трудно. А ещё накладно. Наливай! — залихватски махнул я рукой под звонкий звук падения на пол выроненной папа серебряной вилки.

[1] Вишнёвка — сладкая вишнёвая настойка крепостью в 18–20 градусов.

Глава 7 Богатые тоже плачут

Это я, конечно, спьяну выдал. Да-а-а-а. Папа хоть и был уже почти в стельку, но мигом нашёл в себе силы степенно подняться со своего стула, подойти ко мне по замысловатой криволинейной траектории и отвесить такой подзатыльник, что я мгновенно нырнул своим «светлым ликом» прямиком в салат.

Салат, между прочим, был любимым! Оливье! И не какого-то там царского рецепта с шейками раков и перепелиными яйцами, а самым что ни на есть советским! Пролетарским! Куда более вкусным! С колбасявичусом!

А после мне принялись читать столь нудную лекцию о возгордившихся юных глупцах и богохульничестве, что я не выдержал и попросту начал клевать своим вымазанным в салате носом, пока отец бухтел про «космические корабли, бороздящие просторы Большого театра». Или это я ему, пребывая в пограничном полусонном состоянии, начал пьяно задвигать про покорение космоса в ответ на его нотации? Мол, всё детство мечтал стать космонавтом.

Не припомню уже точно.

Очень уж коварной оказалась вишнёвка! Очень! Вроде как компотик пьёшь приятно так согревающий тебя изнутри. А потом как хренак! И ты уже в зю-зю!

Да и я вот в этом самом теле прежде на всякий алкоголь не налегал особо. Потому и соответствующей закалки у моего молодого организьма не имелось. А выпили мы так-то по 0,7 на брата, между прочим! Вот и развезло на слишком молодые дрожжи.

— Ну как? Очухался? О том, чтоб вознестись, мыслей больше нет? — встретило меня утро следующего дня чьим-то осуждающим голосом и жутким сушняком. Хорошо хоть вчерашняя выпивка оказалась высочайшей пробы, а не шмурдяком каким, и голова почти не болела. Так, только слегка поддавливало в висках.

— Вознестись? — откровенно говоря, не понял я услышанного. После чего, прищуриваясь, попытался разглядеть, с кем вообще имею честь общаться спросонья. Всё же утро было явно раннее. А на дворе уже вовсю хозяйничала поздняя осень. Что в условиях Санкт-Петербурга означало лишь одно — кромешную темень за окном.

— Вознестись, вознестись, — покивал в ответ головой родитель, выглядящий в свете не сильно яркой настольной лампы весьма угрюмо. — Или, скажешь, что это не ты вчера вел пространные речи о том, чтобы построить огромный реактивный снаряд и улететь на нём за пределы неба?

— Реактивный снаряд? — нахмурился я, пытаясь сообразить, что папа имеет в виду. — Ракету что ли космическую?

— Её самую. Ракету, — вновь кивнул он головой, давая мне понять, что занесло меня вчера в моих словах весьма изрядно.

— Ну, на этот счёт ты можешь не переживать, — отмахнулся я устало и рухнул головой обратно на такую мягкую и такую приятную подушку. — Еще лет тридцать имеющиеся у человечества технологии нам точно не позволят ничего подобного, даже если мы будем сильно-сильно вкладываться в развитие потребных для того отраслей. Так что и впредь буду по старинке ползать по нашей грешной земле, не отрываясь от неё особо.

— И даже на новомодном аэроплане не захочешь в небо подняться? — явно не поверив сразу в моё «исправление», закинул папа удочку о новомодном увлечении всяческих «героических первопроходцев пятого океана».

— Уж точно не на этих этажерках, которые сейчас постоянно бьются где-то во всяких там Франциях, — тут же принялся я убеждать отца, что точно не самоубийца. — Вот как появятся на свет надёжные цельнометаллические образцы, да с несколькими двигателями, тогда ещё подумаю, наверное, над этим. А пока, увольте. Нас и тут, на земле нашей грешной, весьма неплохо кормят. И потому никаких небов нам даром не надо.

— Хорошо! — аж прихлопнул в ладоши явно обрадованный фактом моего разумения отец, отчего у меня в голове слегка прострелило. — И больше так не надирайся, сын! Разве что в моей компании. А то ещё брякнешь где-нибудь чего-нибудь этакое. Позора потом не оберемся. Да и с церковью проблемы нам опять же ни к чему. Уже имеющихся с головой хватает.

Это да. Наше родственное сближение со староверами и противостояние с духовенством по вопросу стройки ГЭС, не снискали нам славу добропорядочных христиан.

Поносить всякими нехорошими словами, нас, конечно, не поносили. Но… недолюбливали нынче, в общем. Тем более что, когда на нас началось определённое давление со стороны верующей братии, мы не ринулись замаливать свои многочисленные грехи в ближайший храм, да ещё раскрытым кошельком вперёд. Вот уж нет уж!

Хотя могли бы! Чего от нас, по всей видимости, и ждали. Ведь не было секретом то, что далеко не все святые отцы жили в аскетизме. Иные вовсе являлись теми ещё стяжателями. Да такими, что те же церковники времен «бандитских 90-х», которые за денежку немалую освящали бандитам их шестисотые Мерседесы, могли бы показаться истинно святыми людьми.

Да, в империи, увы, уже везде, во всех сферах жизни, хватало откровенной гнили, предательства и расхлябанности, бороться с которыми в одиночку нечего было даже мечтать.

Мы со своими трепыханиями в этом плане больше походили на тот самый аспирин, который не убивает болезнетворные микробы, но уже хотя бы притупляет боль и снимает где-то воспаление. До становления же «пеницилином» российского общества нам с папа было ещё чапать и чапать. И то лишь в моих мыслях.

Вот! Говорю же! Общество было банально больно! И даже я, став частью его верхних кругов, успешно заразился излишним самомнением. Но вроде как не нарциссизмом! Что уже было неплохо!