Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

– Ладно бы сам по себе. Гори ты огнем, Листопад. Даже не пожалел бы, - не скрываясь, признался Вадичка.
– Но ты ж весь райком втянул. И что теперь прикажешь делать?

– Не паниковать, - Листопад нахмурился. Он ощутил в себе страх. А себя, трусящего, он не любил.
– Главное правило боя: когда не успеваешь втихаря смыться, надо прорываться сквозь строй. А ну, прочь с дороги, книжники и фарисеи! Меня ждут влюбленные массы!

Он решительно шагнул на балкон, под которым гудели, не решаясь разойтись, полные тревожного томления люди.

– Товарищи!
– голос, которому они начали привыкать повиноваться, разом установил выжидательную тишину.
– Предлагаю митинг, посвященный подписанию петиции в поддержку Анджелы Дэвис и Нельсона Манделлы, считать открытым!

Вадим тихо заскулил, буравя висок указательным пальцем.

– Слово для выступления предоставляется секретарю обкома комсомола товарищу Балахнину. Попросим!
– прогремел Иван и первым зааплодировал, понуждая хлопать и остальных.

Человек у сосны вздрогнул, внимательно присмотрелся к оратору, который продолжал упоенно колотить в ладоши, движениями подбородка подбадривая остальных. Наконец усмехнулся и грузно, по загудевшей под тяжелым его телом лестнице взошел на балкончик. Аплодисменты резко усилились и даже сделались вдохновенными. Присутствие ответственного лица принесло всем заметное облегчение, поскольку разом переводило происходящее из разряда несанкционированных сумасбродств с неясными последствиями в ранг официального мероприятия.

– Товарищи!
– игнорируя лучезарного Листопада, произнес Балахнин. - Мне приятно отметить высокую политическую активность нашего комсомола. Но поскольку Нельсон Манделла - жертва апартеида в ЮАР, а Анджела Дэвис уже несколько лет как на свободе, петицию в адрес американского посольства полагаю несвоевременной. А кому не нравятся капустные котлеты, может завтра подойти ко мне как к депутату облсовета. Всё! Разойтись по корпусам и отдыхать в соответствии с графиком!
– резко, без перехода, оборвал он речь и, отвернувшись от окончательно растерявшихся людей, вошел в помещение.

Оглядел недопитое спиртное и недоеденные закуски на столе, приподнял бровь, оборвав чей-то нервный смешок, неприязненно задержался взглядом на Непомнящем, на физиономии которого застыл заискивающе-намекающий замес.

– Шалим, Вадим Кириллович? Припомнили прежние "отвязные" годы? Комсомольский актив области брошен на произвол, а руководство райкома затеяло какую-то странную, двусмысленную выходку.

– Я как раз, Юрий Павлович, здесь и появился в связи с жалобами на нарушения общественного порядка, - с ходу выпалил пунцовый Вадим.
– С той же целью прибыли и члены бюро. Что касается митинга, то райком это мероприятие не санкционировал. Всё это - индивидуальная провокация. И я вас уверяю, что мы дадим надлежащую оценку вот этому товарищу...

– Почин!
– благодушно пробасил вошедший за Балахниным Листопад.
– Хотел, так сказать, проявить инициативу. Поддержать линию. Но не хватило политического кругозора. Подвела гнилая западная юстиция. Больно шустро выпустили они эту свою Анджелу. У нас бы так легко не отделалась.

На секретаря обкома комсомола смотрел косящий, весело-шальной, очень знакомый глаз.

– Вообще-то есть святыни, к которым надо относиться особенно бережно, - раздумчиво произнес Балахнин. Носком ботинка он придержал выкатившуюся из-под кровати пустую водочную бутылку. - А коллективная пьянка - тоже почин этого гражданина?

– Так сегодня мой день рождения, - из смежной комнаты появилась Нинка Митягина. В колготках в рубчик и в сапогах на "манке". Бесстыжая и в своем бесстыдстве - соблазнительная. Она подплыла к Балахнину, помимо воли смешавшемуся.
– Слушайте, чего они все Вас боятся? Вроде импозантный мужчина. Не хотите составить компанию новорожденной?

Будто случайно Нинка коснулась ладонью секретарского бедра. Установилось выжидательное молчание. Согласие стало бы индульгенцией для всех.

Балахнин заколебался.

– В самом деле, Юрий Павлович!
– взял быка за рога Листопад.
– Отметим культурно? Опять же нечаянная радость - Анджела Дэвис на свободе. Нам, интернационалистам, грех за такое не ломануть, пока при памяти.

– Гитара-то хоть найдется? - Балахнин качнул головой, то ли удивляясь своей покладистости, то ли давая возможность женщинам оценить его густую шевелюру.

– Да боже ж мой!
– облегченно захлопотал Вадим.
– Что гитара? Орган добуду!

* ... На улицу раскрасневшийся секретарь обкома комсомола и вызвавшийся проводить его Листопад спустились вдвоем. Смеркалось. Над пасмурной турбазой нависла тишина, и лишь с мансарды доносились последние, усталые возгласы.

– Ты что, и впрямь меня не узнаёшь?
– полюбопытствовал Балахнин.

Иван озадаченно промолчал.

– А ты напрягись. Мужика в тянучках, с которым под утро на скамейке распивал, а потом от милиции отбил, - неужто забыл? - От оно!
– Иван обрадованно хлопнул себя по ляжке.
– То-то гляжу, шо-то вроде...

Балахнин с любопытством скосился.

– Наслышан я о тебе, - сообщил он.
– Только не знал, что тот самый. Стало быть, доцентствуешь?

– Пока всего лишь и.о.

– И не поднимешься выше, если с кем и где ни попадя ханку хлестать будешь! Пойдешь ко мне в аппарат работать?

Листопад присвистнул:

– Слушай, а если б мы еще "сухаря" добавили, куда б ты меня пригласил?

– Брось!
– властно, неожиданно трезво рубанул Балахнин.
– Я по пьяни ничего не решаю. У меня так: отдых - одно. Дело - другое. Не пересекаются. А вот у тебя, вижу, это намешано.

– Не скрою, уважаю добрую гульку, - с пьяной откровенностью пробасил Листопад, сбивая Балахнина с привычного начальственно- снисходительного тона. Иван не то чтобы специально рассчитывал свое поведение. Скорее, был он человеком стихии. Но - с абсолютным социальным слухом. И как человек с абсолютным слухом умел точно определить, с кем и в каком тоне следует говорить. И хоть действовал интуитивно, практически не ошибался.

– Все мы гомо сапиенс и любим посвинячить, - принял интимную интонацию Балахнин.
– Не с таким размахом, как ты, - он озадаченно покачал головой.
– Но если втихую, в достойной компании, то почему бы нет? - На Нинку глаз положил?
– напрямую спросил Листопад.

– Шуму вы много подняли, - уклонился от прямого ответа Балахнин. - Этого не бойся. Никто не узнает: ты, я и она. Нинка, хоть официантка, но деваха серьезная. На кого попало не кидается. А на тебя, вижу, запала. Сама-то первая сказать стесняется. И тебе по должности неловко. Но могу намекнуть, что ждешь. Что скажешь?

– Придет - не обижусь, - осторожно произнес Балахнин.
– Но если после разговоры пойдут, источник выяснять не стану, - твой прокол будет. Первый и последний. А что касается приглашения в обком, так тоже не с бухты-барахты. Я тебя сегодня на этой трибуне вычислил. Это ж надо наших олухов так загипнотизировать, - Балахнин завистливо выпятил губу.- Видят ведь, что куражится, а - ни с места. Так вот я не шучу. Да?

– Я тоже. Нет.

– Подумай как следует: дважды не предлагаю.

– Нет!
– Листопад давно осознал значимость начавшегося разговора, и теперь быстро, на ходу, подбирал и интонацию, и нужные слова: такие, чтоб не дать потерять интереса к себе.
– Холуев у тебя и без меня полный обком. На хрена тебе еще один?