Се?рфер. Запах шторма

— Ти маленька підступна вiдмочка. Хочеш щоб я потонув у твоїх очах? — почему-то опять на украинском, очень тихо, почти шёпотом произнес он.

И это прозвучало, как ласкающий слух шелест листвы деревьев на сильном ветру.

— Как красиво! Что такое підступна?

— Коварная. Откуда ты здесь такая взялась, морская нимфа[2]?

— Морская нимфа? Мммм!

Кто бы мог подумать! Сначала он был весь такой отстраненный и молчаливый, и слова из него было не вытянуть. Потом возник этот «лимончик», следом «светящийся ангел», затем неожиданно прибавилась «невеста Велеса», и эта пронзительная «моя ласковая красивая девочка», теперь добавились «маленькая коварная ведьмочка» и «морская нимфа» и ещё этот, ласкающий слух, украинский язык. Что дальше?

— Что ещё?

— Ещё? … Как там Вакарчук [3] поёт? «Я не здамся без бою!»

Всё! Ловушка с глухим ударом моего сердца захлопнулась в его руках.

***

— Ты так остервенело взбиваешь! Прямо дух захватывает! — сзади прижимается тёплое тело, мимолётное дыхание на моей шее.

Одна рука обнимает за талию, вторая подхватывает со стола кусочек уже порезанной колбасы.

— О чём задумалась? Масло на сковороде не сгорит?

Чёрт! Над конфоркой уже струится лёгкий дым.

Кир небрежно целует меня в плечо и отправляет колбасу себе в рот.

— Не сгорит, — быстро кидаю на сковороду оставшиеся ломтики и выливаю взбитую смесь, — Хочешь помочь или пришёл проконтролировать процесс?

— Проконтролировать и помочь, — кивает на приготовленные мною для нарезки в салат овощи и зелень. — Это для салата?

— Угу.

— Всё уже мытое?

— Мытое, мытое, — усмехаюсь краем губ, ожидая, что он сейчас и там чего-нибудь прихватит, в ожидании пока я готовлю.

— Отлично! — тянется через моё плечо к висящему передо мной шкафчику, открывает дверцу, достает большое блюдо для салата, перемещается к столешнице рядом со мной, берёт в руки лежащий рядом нож, ополаскивает его под краном, и принимается быстрыми, ловкими движениями нарезать на доске зелень.

Ты смотри — и, правда, помочь решил!

Достаю из выдвижного ящичка ещё один нож, беру ещё одну доску и приступаю к нарезке помидор. Скоро закончив с зеленью, он так же ловко и быстро начинает разделываться с огурцами.

— Слушай, вот только не говори мне, что ты и готовишь хорошо!

— Вполне. А что такое?

— Да так, ничего, — с лёгкой усмешкой покачиваю головой.

— Ну, по крайней мере, какие-то основные блюда, которые в состоянии приготовить каждый — могу. Мясо люблю готовить, рыбу запекать, блинчики печь.

— Блинчики? Ооо! Мужчина, пекущий на завтрак блинчики — как эротично!

Смеётся.

— А борщ украинский можешь сварганить?

Чёрт! Ну, вот зачем я это спросила?

— Могу. Ничего сложного.

Ну, конечно! Кто бы сомневался! И где таких делают?… Отлично!

— Отлично?

Чёрт, я произнесла это вслух? Ну, и что ты на это сейчас ответишь? А?

Чтобы перевести тему, всё-таки озвучиваю снова возникший в мыслях вопрос.

— А есть что-нибудь, что ты не умеешь или делаешь плохо?

— Хм. Ну, конечно, есть! Никто не умеет делать всё. Что касается бытовых дел, меня отец учил, что мужчина обязан не только достойно обеспечивать семью, но и по ремонту в доме и хозяйству должен всё уметь. А остальному, что тебе в жизни интересно и нравится, можно и нужно научиться при желании.

— О! Как мне нравится жизненная позиция твоего отца! А есть что-то, что тебе не нравится, и поэтому ты делаешь это «так себе»?

— Нуу, дай-ка подумать. Если опять про быт говорить — я посуду мыть не люблю, особенно мелочь — вилки там, ложки. Картошку чистить тоже. Но, это не значит, что когда это надо сделать или больше некому я делаю это «так себе». Вот полотёр из меня точно «так себе». Уборка — это совсем не моё!

— Ну, слава богу! Это был бы уже совсем перебор!

— Ха-ха-ха!

Омлет с колбасой готов. Салат тоже. Садимся за большой деревянный стол. Первым усаживается Кир. А я размещаюсь не рядом с ним, а напротив. Почему не рядом? Не знаю, наверное, потому что подсознательно хочу сохранить между нами физическую дистанцию за едой. Хотя и понимаю, что это глупо — я уже её нарушила так, что дальше некуда.

— Хотела бы я познакомиться с твоим отцом! Ну, не то чтобы. … Просто, если бы он сейчас оказался вдруг здесь, — зачем-то сразу же поправляю себя я.

Да знаю я, знаю, зачем поправляю! Я просто не хочу навязываться. Даже мимоходом, проскользнувшими намёками в разговоре.

— К сожалению, это невозможно, — отвечает, вмиг став серьёзным, — Он умер.

— Давно? — срывается у меня вместо обычных «прости» и «соболезную».

— Давно, — его лоб снова прорезают складки, словно защита от кого-то, кто вторгается на глубоко личную территорию, — Давай не будем об этом!

— Хорошо. Извини!

Я плавно перевожу тему на будничную.

— Я положу тебе салат в тарелку. Скажи мне, когда хватит.

***

Лёша заезжает за нами, как и договаривались, примерно через час. Марина со своими друзьями уже на Клемухе, как её любовно называют местные и планеристы.

По дороге, сидя на заднем сидении, рассказываю о том, что мне ещё известно про эту гору. О том, что она — колыбель советского планеризма и является Меккой планеризма Крыма до сих пор. Что её высота около двухсот семидесяти метров, протяжённость около восьми километров, а ширина колеблется от трёхсот до шестисот метров. Что это одна из двух вершин в мире, где образуются восходящие воздушные потоки подобной силы. Вторая находится в Америке. Что впервые уникальные свойства, которыми она обладает, обнаружили в 1920-х один лётчик, внук художника Айвазовского, и поэт Макс Волошин. Поразившие виды заставили поэта бросить в воздух шляпу, которая поднялась вверх и начала медленно планировать вниз. Это натолкнуло лётчика на мысль об организации здесь места для полётов. Что изначально она называлась Узун-Сырт, в переводе с тюркского — «длинная, плоская спина». И что, если смотреть на неё со стороны горы Коклюк, на которой стоит беседка «Звездопад воспоминаний», она действительно напоминает гигантскую застывшую волну.

— Ого! У тебя прямо-таки энциклопедические знания про эту гору, Оль! При том, что ты на ней ещё не была сама. — восхищённо восклицает Алексей, когда я, наконец, замолкаю.

— Просто я хорошо запоминаю то, что мне интересно. — скромно откликаюсь я.

— Гигантская застывшая волна. … А почему теперь Клементьева? «Основатель центра планеристов?» — спрашивает мой сёрфер.

— Нет, не основатель. Испытатель-планерист. Он погиб здесь во время испытаний своего планера. Молодой был совсем. Всего двадцать восемь лет.