Се?рфер. Запах шторма
Шрифт:
— Совсем шизанулся?! Отпусти!
Вновь делаю попытку остановить, но замираю от его рыка прямо в мой рот.
— Заткнись!
Продолжая терзать рукой тело, Кир снова впивается в мои губы, принимаясь терзать и их.
— Ты грубый жестокий придурок! … Отпусти меня! Сейчас же! Слышишь? — шепчу шокировано, уворачиваясь от болезненных, но таких возбуждающих покусываний.
— Заткнись! — повторяет он, требовательно возвращая пальцами за подбородок мои губы.
Я покорно замираю. Сейчас я уже могу, но не хочу пошевелиться. Он — хищник. Я — добыча. Он поймал. Это так сильно возбуждает меня, что он это чувствует.
Слышу его торопливую возню со своим ремнём и молнией на джинсах, и волна возбуждения
От ощущения его плоти по мне проходит волна, которая выгибает тело навстречу этому хищнику, и он начинает двигаться, подчиняя мои движения своему животному ритму. Я чувствую, как ударяюсь спиной о кирпичную стену; как внутри, не смотря на захлестнувшее возбуждение, распространяется боль; как нас обоих разрывает в густом зелье эмоций: адреналина, гнева, похоти.
Поднимаю голову к небу: солнце уже село, темнота вечера и бухты Чалка рассыпала щедрой горстью тусклые звёзды над нашими головами. И они такие холодные и далекие! И снова в голове настойчиво звучат всё те же два вопроса: «Зачем я здесь? Зачем мне всё это?»
Нестандартность ситуации и переизбыток эмоций приводят к тому, что это торопливое исступленное сношение длится не больше тридцати секунд. Прохладный вечерний бриз приносит запахи выжженной южным солнцем степи. Где-то далеко шумит штормовое море, и надрывно кричат чайки. А меня уносит в падении на дно. Ощущения точно такие же как, если бы я тонула в этом море. Такие же, когда накрывает мощной штормовой волной и тянет прямо вниз, в глубину. Как если бы я могла осознавать тот короткий миг, когда проваливаюсь глубоко в сон после продолжительной бессонницы. И когда экстаз этой глубины накрывает Кира, я задыхаюсь от нехватки воздуха, перед тем как окончательно утонуть.
В этот раз, не смотря на сильное возбуждение, я не кончаю. Возможно потому, что просто не успеваю, до его очередного «Заткнись!», переходящего в смесь шумного выдоха и рычания, подобного волчьему. А может быть потому, что впервые за эти двое суток с ним с такой кристально ясной, как откровение, силой ощущаю свою раздвоенность: моё тело, горящее от возбуждения и подчинённое неистовому животному ритму — отдельно; моя душа, ошарашено застывшая от шока реакциям этого тела — где-то рядом. Она вдруг осознаёт своё тело в новой ипостаси, как послушный механизм, неожиданно, но уже закономерно откликающийся на исходящую от этого мужчины грубую подчиняющую силу и огонь. И сейчас ей очень холодно и одиноко!
После он резко отпускает меня, и я обессилено сползаю вдоль стены вниз, закрыв лицо руками. Кир приводит свою одежду в порядок, и какое-то время просто стоит надо мной. Слышу его шумное, резкое дыхание, которое постепенно успокаивается. Я не шевелюсь. Склоняется, тянет за руки вверх и осторожно прижимает к себе. Неловко гладит по голове, плечам, спине, словно извиняясь. Но мне всё равно. У меня внутри вакуум. Пустота.
Постепенно прихожу в себя.
— Мне уже можно что-нибудь сказать? — слышу, словно со стороны, как безжизненно звучит мой тихий голос.
— Если это будет не очередная гадость в мой адрес, — бормочет он мне в висок.
— Нет, не гадость. Я больше не хочу здесь оставаться! Отвези меня … ко мне.
Высвобождаюсь из его объятий и направляюсь к машине.
Всю дорогу до Коктебеля мы едем молча. Я сижу на переднем пассажирском сидении, поджав под себя ноги и обхватив колени руками. Мне невыразимо тоскливо. В темноте вечера за
окном машины почти ничего не видно, но я всё равно заторможено разглядываю мелькающие тени и силуэты в тусклом отсвете редких фонарей. Кир больше не лихачит, и вообще не похоже, что торопится быстрее доставить меня в место назначения. Дорога теперь уже не несётся нам навстречу и параллельные линии обочин больше не сходятся в точке горизонта, которого не видно в темноте крымского вечера. И именно сейчас, на небольшой скорости, чёткая звенящая мысль крутится в моей голове. Это всем известное, неизменное правило: «Параллельные линии никогда не пересекаются».Почему он это сделал? Может быть, дело в прошлом? В его детстве?
Он ведь сказал, что, после смерти отца, дядя и отчим были совсем не тем влиянием, которого он для себя хотел. Что, если там было насилие? Моральное или даже физическое? Ведь не даром он такой жёсткий и закрытый. Ведь и я тоже выросла не в благополучной семье. И поэтому такая своевольная истеричка.
Идеальная пара — ничего не скажешь!
Я вспоминаю про свадебный букет из сухоцвета Кермек, который положила на заднее сидение. Тянусь за ним, беру в руки. Открываю окно и в сердцах швыряю букет в темноту крымского вечера. На Кира я не смотрю. Он никак не комментирует мой эмоциональный поступок.
Когда он останавливает автомобиль у ворот моего дома, я выхожу не сразу. Чувствую на себе взгляд и всеми силами сдерживаюсь, чтобы не повернуть голову навстречу.
Нет — довольно! Приехали. Это всё надо прекратить!
Протягиваю руку, сжимаю ручку дверцы. И медлю … Чёрт! Что я делаю? Что я делаю? Вставай, же! Подними свою задницу, и просто свали отсюда! Почему же я медлю? Почему словно приросла к сидению, будто чья-то невидимая рука удерживает на месте? Какой странный, дикий вечер!
— Послушай, я не …
— Не надо! Не хочу это обсуждать!
— Ладно. Но хотя бы знай — я регулярно проверяюсь и всегда предохраняюсь.
О чём это он? Ах, да — незащищенный секс. Спасибо, что хоть кончить успел не в меня!
Продолжаю упорно разглядывать ручку.
— Прекрасно! Я тоже.
Усилием воли делаю глубокий вдох, и решительно выхожу из машины, хлопнув дверью. Кир выходит следом. Шум захлопывающейся двери со стороны водителя. Не оглядываясь, быстро делаю несколько шагов к металлическим воротам. Нажимаю код на калитке. Открываю, и … оборачиваюсь.
Он стоит, облокотившись на капот. Скрещённые на груди руки, голова опущена, угрюмый взгляд устремлён вниз. Уловив моё движение назад, поднимает голову.
Твою же мать! Сколько мрачного огня и тоски в его глазах!
Сердце замирает в груди и падает куда-то вниз. К ногам. Горло схватывает судорога. Опускаю глаза. А когда снова поднимаю их, с моих губ срывается.
— Я не волна, Кир. Не бездушная большая волна, которую надо оседлать и покорить. И потом делать с ней что хочешь. Я — женщина! Живая женщина со своими чувствами и болью. Прощай!
А теперь — просто быстро отвернуться и закрыть за собой калитку. И уйти в дом. И всё. Действуй! Иначе ты не сможешь, а ты должна.
Звук захлопывающейся калитки. Пересекаю двор. В голове настойчиво крутится только одна мысль: «Он уедет! Уедет сейчас, и я больше никогда его не увижу».
«Ну и что? Пусть валит!» — тут же подключается мой внутренний критик, — «И продолжает кататься на своих волнах. А ты — не волна!»