Седьмая могила без тела

Каждую молекулу в воздухе пропитал аромат выращенного в Нью-Мексико чили, и мне оставалось только одно – вдыхать его полной грудью, ощущая, как рот наполняется слюной, а в животе с каждым вдохом урчит все громче и громче.

– В чем-то вы правы, - кивнул священник, вытаскивая из внутреннего кармана куртки конверт, - но это лишь один из видов. Встречается он реже остальных, но благодаря Голливуду о нем знают повсеместно. Я же надеялся, что, учитывая вашу подготовку, вы знаете намного больше.

– Какую еще подготовку?

Отец Гленн держал конверт обеими руками.

– Я говорю о вашем опыте.

Я поерзала.

– А что вам известно о моем опыте?

Понимаю, прозвучал вопрос так, будто я огрызаюсь, но мне и правда было очень любопытно.

– Скажем так, когда я кое-что узнал, - он постучал пальцем по конверту, - то стал искать о вас всю возможную информацию.

Великолепно! Резко захотелось объясниться по поводу инцидента в шахматном клубе. Воспоминания о той ночи у меня сохранились очень туманные, но в одном я была уверена на все сто: татуировку с изображением трансвестита Чед Акерман сделал вовсе не по моей вине. То есть я, конечно, посодействовала, но брать на себя всю ответственность точно не стану.

– Вы ходили в местную библиотеку? – поддразнила я священника.

– У Ватикана на вас весьма внушительное досье.

– Да ладно! – ахнула я, чувствуя себя польщенной и оскорбленной одновременно.

– Чистая правда. Вы представляете для них огромный интерес. Я подумал, вам не помешает об этом знать.

– Обалдеть! Спасибо, конечно, но разве вы не нарушаете какие-то свои клятвы или еще что?

– Все мои клятвы касаются лишь Отца Небесного и Церкви, а вовсе не папки из ватиканских архивов с наклейкой «Чарли Джин Дэвидсон».

– Они знают мое среднее имя? Молодцы какие!

– И не только. Информации у них много. Лично для меня переварить все сразу было довольно трудно. – Я кивнула, но отец Гленн пришпилил меня к месту всезнающим взглядом. – Поначалу.

– А сейчас уже переварили?

– Да. И должен сказать, что познакомиться с вами – большая честь.

– Вы так говорите, будто я святая.

– Ну что вы! Вы вовсе не святая. Вы скорее воин.

Я прямо-таки почувствовала, как у меня удлиняется от гордости позвоночник.

– Воин, значит. А что? Мне нравится. Но что конкретно вы узнали, чтобы в конце концов прийти ко мне?

– Я узнал о совершенно ином виде одержимости. – Черты лица священника смягчились. – В этой области я вроде как специалист.

– Ладно, проглочу наживку, но для начала… кофе не хотите? – Я махнула в сторону открытой двери, указывая на Бунна – драгоценность, которая живет на полочке у меня в кабинете. На другую драгоценность, которая проживает южнее моего пупка, я указывать не стала. Неловко бы получилось, ага.

– С удовольствием, - просиял отец Гленн.

Класс. Может быть, я и выживу в кофеиновом вакууме благодаря содействию католического священника. Хотя такие мысли по очевидным причинам посещали меня крайне редко. Оказавшись у себя в кабинете, я налила отцу Гленну чашку кофе, а потом спросила, какой он предпочитает. Вдруг повезет, и он любит такой же, как я? Я свой кофе называю «Звездой смерти». Огромная чашка, хранящая верность Темной стороне Силы и достаточно мощная, чтобы грохнуть целую планету.

– Немного сливок, если не затруднит, - тихо рассмеялся мой гость.

– Один кофе со сливочным кайфом. Будет через минуту! – крикнула я через открытую дверь. Что тут скажешь? Обожаю жаргончик придорожных забегаловок.

На аромат и сам акт наливания в чашку темного эликсира мой организм отреагировал, точь-в-точь как чихуахуа под носом у питбуля – неудержимо затрясся. Это у меня такой условный рефлекс, как у собаки Павлова. Каждый раз, когда я прохожу мимо кофе, прожив пару часов без единого глоточка, меня трясет. А сейчас с последнего глотка счастья прошло уже почти семнадцать часов. Естественно, я заметила, что трясусь уже довольно давно. Лишь бы это не вошло в привычку.

– Не могли бы вы объяснить, что это за разные виды одержимости, чтобы я тоже понимала, о чем речь? – попросила я, крайне неохотно отдавая отцу Гленну чашку.

– Разумеется. – Он сделал большой глоток с таким видом, будто в жизни ничего вкуснее не пил. Или так, или я принимаю желаемое за действительное. – Первый вид – подселение. Относится в основном к помещениям.

– Вроде дома в «Полтергейсте»? – предположила я, пытаясь придушить внутреннюю чихуахуа.

– Точно. Только драматизма поменьше.

– Ну ясное дело, - брякнула я, притворяясь, будто знаю больше, чем на самом деле.

– Следующий вид – угнетение. Тут демон сосредоточен на одном конкретном человеке.

– Вроде сталкера, только жути поменьше.

– Пусть так, - рассмеялся священник. – Третий вид самый известный. Собственно одержимость. В этом случае демон вселяется в человека.

Я кивнула:

– Назовем его моим любимым видом. И какой же вид привел вас ко мне?

– Подселение.

– Серьезно? Где-то в Альбукерке стоит одержимый дом?

– Очень может быть. Есть одна молодая семья. Совсем недавно эти люди купили свой первый дом, но боятся туда заходить. В итоге скитаются по родственникам.

– Это, конечно, ужасно, и я бы с радостью помогла, но я-то тут при чем?

Положив конверт на журнальный столик, заваленный всем, что нашлось в офисе, отец Гленн полез в другой внутренний карман за сотовым, открыл в телефоне какое-то меню и передал мне с хитрой ухмылочкой:

– Полистайте, а потом снова задайте мне тот же вопрос.

На первой же фотке почти ничего нельзя было разобрать.

– Это какая-то стена? – спросила я.

– Скорее всего. Смотрите дальше.

– Ладно.

Мне все еще было невдомек, к чему вся эта затея. На стене, изображенной на первом снимке, виднелись какие-то царапины, но камера не смогла четко их запечатлеть. Поэтому я стала листать фотографии. На следующей была кукла. Из тех, которые с жуткими мертвыми глазами, и которых любят снимать в фильмах ужасов. На пластмассовой коже тоже были царапины, но понять, что они означают, мне не удалось. Я пролистала еще несколько фоток. Какая-то бумажка. Поломанная игрушка. Фигурка рабочего из конструктора «Лего». Еще одна стена. Наконец я стала различать в царапинах буквы. Сначала увидела «Ч». Иногда попадались «Р» и «И». Вернувшись к первой фотографии, я начала заново, периодически при необходимости увеличивая изображения, пока не поняла, что на каждом снимке была одна и та же надпись. «Чарли Дэвидсон». Снова и снова. Не к добру это. Ой, не к добру.