Секреты в тумане

— Не нравится мне это, — нахмурившись, признался оборотень, когда я не смогла поведать ему ничего нового. — Будь эта забывчивость случайной, за два года даже силами ленивых студентов можно было вычислить, что дает такой эффект. Да и жертв при случайном отравлении наверняка было бы больше, а у нас даже десяток не наберется. Значит, кто-то стирает память другим избирательно и специально. Как думаешь, может тут быть замешан еще один менталист?

— Вряд ли, — не задумываясь, ответила я. — Ты сам сказал, срок всегда один и тот же — ровно сутки. Ты в этом уверен?

— Предыдущих жертв не арестовывали, так что да. Сутки. У первых двух на провалы в памяти не обратили внимания, думали, просто перепили. После третьего случая жертвы собрались в общежитии вместе с теми, с кем были в «потерявшиеся» дни, и по чужим воспоминаниям восстанавливали хронологию событий. Сама понимаешь, ничего, что могло бы так повлиять на товарищей, в коллективной памяти не нашли, зато у каждого из трех было хотя бы несколько часов, в которые их никто не видел. Потому-то и решили, что дело в каком-то новом пойле — вывод, что наши забывчивые студенты тайком от друзей хлебнули чего-то запрещенного, напрашивался сам собой.

— Ментальному магу нет нужды стирать целые сутки, если нужно убрать какое-то определенное воспоминание, — пояснила я свою уверенность. — Наоборот, чем меньше промежуток, тем незаметнее он пропадает из памяти, и тем меньше сил тратится. Сутки — сравнительно большой интервал, если не хочешь привлекать к себе внимания, столько убирать не будешь. А еще интересно, — задумалась я, — блок это или полное стирание…

— Что? — не понял меня друг. Я мало рассказывала ему про специфику работы своего дара, до сих пор в этом не было нужды. Пришлось пояснять различия.

— Блок закрывает воспоминания на замок, если можно так выразиться, но они остаются в голове. Вспомни, как ты забывал и вспоминал о сейфе — это тоже блок, хоть и довольно хитроумный. А стирание — сам понимаешь из названия — безвозвратно. Что бы ни хранилось в стертом промежутке, нельзя вспомнить то, чего больше не существует.

— Как бы проверить… — загорелись глаза друга. Я помотала головой.

— Даже не думай. Как ты себе это представляешь? «Посиди спокойно полчасика, пока моя подруга пороется в твоей голове?»

— Ну, потом ты могла бы стереть этот короткий промежуток… — с надеждой в голосе подсказал оборотень, явно уже мысленно выбирая мне подходящую жертву.

— Нет! Но обещаю, если сутки воспоминаний потеряешь ты, я обязательно поищу их в твоей голове. Только не вздумай нарываться специально!

— И не думал, — пробурчал друг. — Неизвестно, что с жертвами за эти сутки произошло…

С этим я была полностью согласна. Один позабыл, как торговал «феей снов», вдруг, и остальные потеряли память не просто так? Липкий страх, который я старательно игнорировала в последние недели, снова напомнил о себе — Калеб ведь тоже связан с торговлей «феей», кто знает, может, дело именно в ней?

— Опять этот клоун, — презрительно процедил Калеб, прерывая мои размышления. Я проследила его взгляд и вздохнула — к аудитории приближался Генри Ласлоу с большим букетом розовых роз в руках. — Шестой год без девушки из-за тебя, а все никак не угомонится.

— Не думаю, что его некому утешить, — пробормотала я, пытаясь срочно придумать, как отказаться от букета и очередной порции громогласных, но фальшивых признаний. Как назло, поговорить мы с другом отошли в тупик, и отработанное за пять лет «ухаживаний» бегство было мне недоступно, а грубить в лицо и посылать куда подальше я так и не научилась несмотря на уроки Калеба. Воспитание часто оказывалось сильнее, да и нужные слова порой приходили в голову спустя несколько часов, когда было уже слишком поздно. Весь университет стараниями стенающего Генри считал меня жестокой стервой, годами то приближающей, то отвергающей пылко влюбленного в меня однокурсника. О своей безответной любви и моем бессердечии Ласлоу рассказывал так много и так красочно, что я сама почти поверила. Однако за фасадом страдающего героя скрывался расчетливый маменькин сынок, влюбленный не в меня, а в мое наследство. Эта любовь, кстати, была искренней.

— Не знал бы, что ему нужно, сам бы поверил, что ты над ним издеваешься, — озвучил мои мысли оборотень. — Все без изменений?

Я коснулась чужих мыслей, хотя не видела смысла этого делать — что бы ни случилось в моей жизни, у Ласлоу нет шансов.

— У него такая мечтательная улыбка, потому что он смотрит на меня, а представляет, как разгуляется на мое состояние после свадьбы, и как мамочка ему больше будет не указ, — я не стала добавлять, что к привычным уже мыслям добавилась еще одна — Ласлоу начал задумываться, какая часть моего наследства уже утекла мимо его рук к Калебу. Друга, который не то, что у меня, а даже у семьи денег не брал, подобное подозрение точно взбесит.

— Ну и дурак, за столько лет мог бы и по-настоящему влюбиться, — успел пробурчать оборотень до того, как Генри Ласлоу протолкнулся к нам мимо стоявших у дверей аудитории однокурсников.

— Фая, свет моей жизни! — не стесняясь свидетелей и присутствия другого мужчины рядом со мной, провозгласил Ласлоу с дебильной улыбочкой на лице. Я подавила желание закатить глаза, а вот Калеб не отказал себе в удовольствии фыркнуть, чем заслужил несколько презрительных взглядов от наблюдавших за представлением и мечтающих оказаться на моем месте студенток. Чего бы такого сделать, чтобы Ласлоу отвалил… Точно, придумала!

— Генри, как хорошо, что ты с букетом! — воскликнула я преувеличенно дружелюбно. Совсем уж дураком виконт не был, потому моя внезапная радость заставила его насторожиться и даже сделать небольшой шажок назад. — И именно с розами! Все же знают, как госпожа Дорваль любит цветы! Молодец, что догадался, с таким чудесным подарком мы точно без проблем сдадим этот зачет!

Однокурсники, поняв, к чему я клоню, одобрительно закивали и хищно воззрились на несчастный букет, отрезав Ласлоу путь к отступлению. Теперь Генри придется вручить цветы преподавательнице, иначе свои же за отнятую надежду на куски порвут! Про любовь госпожи Дорваль к цветам я не преувеличила — кабинет истории был буквально заставлен горшками и кашпо с самыми разнообразными растениями, половина из которых постоянно цвела. Все знали — провинился перед преподавательницей — неси букет или горшок с чем-нибудь ароматно цветущим, и тебя обязательно простят.

*

День, специально освобожденный от занятий, чтобы мы подготовились к первому экзамену, я решила провести с пользой и создать два комплекта управляющих пауками артефактов. С частью, обозначенной мастером Тарреном, проблем не должно было возникнуть — я отлично знала, как нужно зачаровывать первые четыре камня и как связать работу артефактов с техномагической начинкой паука. Нужно было только выбрать подходящие самоцветы одного размера, и на это я потратила почти два часа, с лупой перебирая содержимое найденных шкатулок. Калеб так и не сказал, какого цвета хочет сделать глаза своему пауку, поэтому я выбрала за него. Александриты с их слегка приглушенными оттенками и способностью менять цвет нравились мне особенно, к тому же при естественном освещении напоминали дымчато-зеленые глаза Калеба. Такая вставка не будет издалека бросаться в глаза и привлекать ненужное внимание. Для своего же паука, сделанного первым, а потому немного страшненького внешне, я взяла яркие рубины — раз милая зверушка не получается, можно попробовать сделать ее каррикатурно-жуткой.

С отобранными драгоценностями и сидящими на моих плечах, как эполеты, пауками я спустилась на второй этаж в угловую комнату, из которой сделала себе мастерскую. Как я ни любила университетские мастерские, появляться в них сегодня, рискуя столкнуться с принимающим завтрашний экзамен преподавателем, было глупо. Но только я разложила инструменты, пауков и камни на столе, как хлопнула входная дверь и раздался бодрый крик явившегося в гости оборотня.

— Фаюшка! Ты дома?

— Второй этаж, — так же громко ответила я, откладывая фартук и выходя в коридор. Зачем бы ни явился друг, лучше разобраться с этим сразу, пока он опять не отвлек меня во время работы. С лестницы донесся бодрый топот, а в следующую секунду Калеб подхватил меня на руки и закружил под собственные вопли.