Секториум

— Мишка где?

— Не знаю.

— Разве он не выходил?

— Не видела.

Андрей еще раз огляделся, вернулся к участку, встал на перекрестке и пожал плечами, глядя в мою сторону. Он направился к лавке с прессой, а я обернулась к бару, где торговали хот-догами.

— Может, он в супермаркете? — предположила я, когда Андрей вернулся в машину.

— Может быть, может быть, — согласился он. — Все может быть, — и развернул газету на странице объявлений. — Странно, что нет соболезнований семье. Мы стали вместе просматривать газеты, увлеклись и не заметили, как пролетел час.

— Где же он, господи? — опомнился Андрей и отправился в супермаркет. Из супермаркета он снова зашел в участок и снова вышел ни с чем. — Ты уверена, что он не выходил?

— А ты уверен, что там единственный выход?

— Мы сделали все, что нужно. Мишка сказал «о-кей» и пошел курить. Я решил, что он вернулся к тебе.

Нам обоим сделалось тревожно. И подумали мы об одном и том же одновременно:

— Там безлюдные коридоры? — спросила я. — Андрей, ты не слышал, чтобы «белые» похищали людей через фазы?

Андрей задумался.

— Одно дело людей. Другое дело секториан, — ответил он. — Надеюсь, они понимают разницу?

— Позвонить шефу?

— Подожди.

— Два часа прошло, — напомнила я. — Мишка не мог пропасть сам по себе.

— Подожди. Зайди еще раз в участок с дозиметром. Поднимись на второй этаж и просто проверь фон. Боюсь, что я им глаза намозолил.

Мишин дозиметрический прибор я закрепила на браслете часов, спрятала под рукав и пошла. Двери в коридоре второго этажа были закрыты, где-то играла музыка. Народу не было видно. Никто не поинтересовался целью моего визита, никто не воспрепятствовал. Американская полиция была ко мне безразлична. Лунный глазок мигал в штатном режиме. У черного пятна он был ярким, здесь — еле светился, и я успокоилась, стала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, пока из дальней комнаты не вышел полицейский. Он промчался мимо меня, дверь осталась приоткрытой, и когда грохот его шагов стих на лестнице, мне почудились звуки знакомого голоса.

На цыпочках я приблизилась к приоткрытой двери и увидела зрелище, которое минуту назад представить себе не могла. Если после «экскурсии» на Флио я была уверена, что ничему в этой жизни не удивлюсь, то теперь мне казалась, что жизнь только начинается.

Кабинет был заставлен оргтехникой от пола до потолка. Компьютеры громоздились на столах и тумбах, провода от них тянулись во все стороны. В комнате шага нельзя было ступить, чтобы не задеть что-нибудь, непосредственно имеющее отношение к цели нашего проникновения в участок. Посреди этой роскоши сидел Миша. Руки Миши были наручниками прикреплены к табурету, на котором он сидел, но никакой трагедии по этому поводу Мишина физиономия не выражала. Напротив, его восхищенный взгляд был устремлен к стоящей рядом полной женщине с кобурой на бедре.

— Ай эм со сорри, — произносил Миша с придыханием, характерным для его общения с дамой в состоянии крайнего возбуждения. — Бат ю а со бьютифул вумен! — блеял он, жмуря влажные от страсти глаза. — Эспешали айззззз….

Реакция «вумен» оказалась недоступной. Происходящее было апогеем сюрреализма, бреда, которым отдавала вся наша американская поездка. Действовать в подобных катаклизмах меня не учили, но бросить русского разбойника на растерзание внезапно нахлынувших чувств тоже было нельзя. Пышный зад, увенчанный кобурой, не оставлял оснований для оптимизма, а когда его обладательница обернулась на скрип двери, я вообще перестала соображать. Она оказалась черной как уголь негритянкой лет семидесяти отроду с выпученными глазами и ноздрями такого калибра, что я отпрянула, вышла на улицу и поклялась, что в следующий раз зайду в это здание только связанная, под конвоем.

Андрей закурил, услышав новость.

— Хороши дела, — сказал он. — Будем ждать. Что тут сделаешь?

Прошел еще час. Миша не выходил. Мы купили чипсы, печенье и упаковку Мишиных любимых сосисок, но Миша не вышел даже на сосиску. Андрей снова развернул газету, и стал просматривать объявления адвокатских контор. Его часы заиграли, объявляя полдень. Он готов был принимать кардинальные меры и уже собрался куда-то звонить, как вдруг в распахнутых дверях полицейского участка показалась фигура Миши, растерянная и отрешенная. Фигура побрела через дорогу, игнорируя сигнал светофора. Куртки на Мише не было. Кончик шарфа волочился по асфальту, руки были засунуты в карманы брюк, а рубашка расстегнута до пупа. Одним словом, возвращение Остапа из клуба, построенного на бриллианты покойной тещи Воробьянинова.

Вечность прошла прежде, чем он достиг машины и ввалился на переднее сидение.

— Какая баба! — простонал Миша. — О, Чизис! Какая баба! Анджей, ты трахал когда-нибудь негритянку?

Вопрос повис, из чего могли следовать какие угодно выводы.

— О! Чизис!

— «Сосиджис» хочешь? — спросила я, показывая ему сосиску. — Очень похожа на ту, что отобрали в Чикаго.

Миша засомневался, есть ли это достойная альтернатива его страсти? Мучительный выбор между сердцем и желудком встал перед Мишей в своем извечном противоречии, и он, как всегда, сумел найти компромисс. А именно, совместил удовольствия: схватил сосиску и стал размахивать ею, описывая достоинства негритянки. При этом бюст его возлюбленной упирался в бардачок, а бедра не помещались между дверцей и коробкой передач, но даже такие подробные откровения не вдохновили Андрея на сексуальный подвиг. Он грозно безмолвствовал, оставаясь холодным и рассудительным.

— Могут быть проблемы при выезде, — сказала я, пытаясь остудить Мишин пыл.

— Грэйт! — воскликнул Миша, извлекая из пачки последнюю сосиску. — Вернусь сюда и женюсь. Ей-богу, женюсь! Знаешь, как ее зовут? Айседора! Упасть и подохнуть! Только за имя бы женился!

— Где твоя куртка? — спросила я.

— Куртка? О, щ…щ…щит!!! — Миша дернулся из машины, но мы успели его схватить.

Андрей немедленно тронулся со стоянки, через минуту мы летели по шоссе в сторону мотеля.

— Документы при нем? Проверь.

Я вынула из Мишиного кармана пухлый бумажник. Миша не сопротивлялся.

— Все! — предупредила я. — Получишь обратно в аэропорту.

— Думаешь, он без паспорта не убежит к своей Айседоре? Есенин… мать его, старушку!

Миша пребывал в сладких грезах и не обращал внимания на наши смешные попытки уберечь его от ошибок. Его фальшивый паспорт я на всякий случай спрятала, потому что знала Мишу не первый год. Я знала кое-что и о Мишиных манерах. В то время как мужская половина человечества делилась на тех, кто «способен на все», и тех, кто «ни на что не способен», Миша олицетворял собой особый контингент мужчин, способных черт знает на что. Я также знала, что эта тревожная черта характера с годами обострялась. Любые меры предосторожности были нелишни. Короче, я выполняла работу, ради которой шеф командировал меня сюда.

В баре мы выпили кофе.

— Я пригласил Ирину в ресторан, — сказал Андрей. — Если будешь в состоянии пойти с нами, попробуешь «ковбойскую» кухню.

Но Миша выбирал только африканское: шоколадное пирожное потемнее, музыку в стиле рэп и сигареты себе купил совершенно черные. Только в номере он взял себя в руки и положил перед Андреем листок бумаги:

— Пиши, — сказал он. — Корректно, без ошибок: «Мистер Джон Финч…» или как там его? «Белый, такого-то года рождения»… Печатными буквами пиши…

Андрей и без Мишиных указаний всегда писал грамотно, не только по-английски, но и по-русски, по-польски и по-литовски. Он был у нас чем-то вроде универсального справочника грамматики. В этот раз он особенно постарался. Мы оставили Мишу наедине с компьютером, вышли во двор, устроились на бордюре и стали гадать, пролезет ли он в окно душевой к Айседоре, или предпочтет «ковбойскую» кухню? Потом отвлеклись, забыли про Мишу. Андрей стал расспрашивать меня о Флио. Я сдуру начала рассказывать. Вспомнили о нем опять-таки поразительно одновременно. Влетели в номер. Миша лежал на той же кровати поверх одеяла. Также, не снимая ботинок, только на этот раз лицом вниз.